— Что? спросилъ Борисъ, поднимая голову, которую онъ держалъ опущенной на сложенный руки.

— Что? Ты куда занесся? Богъ знаетъ, что съ нимъ такое… — И потомъ, точно вспомнивъ, что три дня передъ тѣмъ были похороны Борисова отца, Горшковъ проговорилъ — съ тобой ничего не случилось вотъ на этихъ дняхъ?

— Ничего, — отвѣтилъ Борисъ разсѣянно: — а что?

— Ахъ, какъ ты надоѣлъ съ своимъ: «а что!» А то, что ты, должно быть, влюбился въ кого-нибудь… Ты вѣдь нынче всѣхъ насъ въ чувствіе привелъ, просто — Мочаловъ какой-то!… Хоть сейчасъ ручьи слезъ проливай!.. Вотъ и дѣдушка Абласовъ изрекъ, что это не спроста.

— Влюбленъ, должно быть, — проговорилъ Абласовъ, поглядывая пскоса на Бориса.

— Ужъ не въ Надю-ли опять? — шепнулъ Горшковъ на ухо: — давно бы пора, неблагодарный эѳіопъ!

Борисъ ничего почти не слыхалъ, что ему говорилъ Горшковъ, и когда прозвонили, онъ, точно первоклассникъ, бросился въ шинельную.

XX.

Съ особеннымъ удовольствіемъ садился Борисъ въ сани и думалъ о возвращеніи домой. Онъ зналъ, что его тамъ ждали, и будутъ встрѣчать, и скажутъ ласковое слово. Дорогой онъ перетолковалъ съ Ѳеофаномъ насчетъ лошадей. Въ послѣднее время на конюшнѣ стояло до десяти лошадей; но порядочныхъ не было и четверки. Всѣ онѣ, отъ долгаго стоянья, сѣли на ноги; надо было ихъ продать и завести нѣсколько молодыхъ, хорошихъ лошадей.

Борисъ толковалъ о лошадяхъ, а самъ думалъ совсѣмъ о другомъ.

— Я тебя позову какъ-нибудь, Ѳеофанъ, — сказалъ онъ кучеру: — мы съ Ѳедоръ Петровичемъ переговоримъ объ этомъ.

— Слушаю-съ, — отвѣтилъ Ѳеофанъ: — только, батюшка Борись Николаичъ, вотъ эту савраску надо ужъ оставить при домѣ, лошаденка надежная, послать за кѣмъ или другое что…

— Хорошо, хорошо, — отвѣтилъ скороговоркой Борисъ.

Въ эту минуту сани въѣхали въ ворота.

Борисъ не обманулся: его ждали: Софья Николаевна и Маша ходили по залѣ и вмѣстѣ подошли къ нему.

— Вотъ ты опять гимназистъ! — кричала Маша, дергая его за полы сюртука.

— Ахъ, вотъ ты какой, въ красномъ воротникѣ, — сказала Софья Николаевна, протягивая ему руку.

Дома Борисъ носилъ партикулярное платье.

Ему сдѣлалось немного стыдно своего красиваго воротника.

— Ну, какъ ты въ гимназіи? — продолжала Софья Николаевна.

— Все по старому пошло; съ инспекторомъ немножко побранился.

— За что же?

— Требовалъ, чтобъ я непремѣнно записку представилъ, почему не былъ. Я предложилъ вотъ отъ Маши привезти записку.

— Полно, полно, не пиши! — сказала ласково Софья Николаевна: — начальство надо уважать; этакъ ты и со мной затѣешь войну.

— Да вѣдь у насъ съ нимъ давнишняя борьба: онъ меня за революціонныя мысли не долюбливаетъ.

— Вы не знаете, тетя, — заговорили Маша — егоэтогъ инспекторъ на той недѣлѣ вдругъ взялъ, да и оставилъ безъ обѣда.

— Какъ это? — спросила Софья Николаевна, и во всѣ глаза поглядѣла на Бориса.

— Очень просто, тетя, взялъ да и велѣлъ запе-реть, — отвѣтилъ онъ.

— Вотъ тебѣ и стыдно теперь, — сказала она смѣясь: — вонъ какъ покраснѣлъ.

Борису въ-самомъ-дѣлѣ было стыдно, но не потому, что онъ сидѣлъ безъ обѣда, а потому, что онъ вдругъ покраснѣлъ.

Онъ разсмѣялся довольно-непринужденно и проговорилъ:

— Что жъ дѣлать, тетя, наше дѣло подначальное, я еще школьникъ, ну, и наказанія школьныя.

Софья Николаевна подарила его улыбкой.

— И слава Богу, — сказала она.

— Его, тетя, тогда не за лѣность наказали, — вмѣшалась Маша: — онъ вѣдь умный; Борисъ, заступился за какого-то гимназиста. Инспекторъ у нихъ злой такой!

— Правда ли? — спросила Софья Николаевна.

— Правда, — отвѣтилъ Борисъ, скромно опуская глаза.

— Прощаю и разрѣшаю на будущее время оставаться безъ обѣда, — сказала Софья Николаевна и, помолчавъ, прибавила — неужели у васъ въ ходу такія глупыя наказанія? Нѣтъ, ужъ лучше не оставайся, Борисъ, въ другой разъ, а то мнѣ будетъ за тебя досадно.

Борисъ поглядѣлъ на нее, и выраженіе ея лица особенно понравилось ему въ эту минуту. Что-то говорило ему, что она дѣйствительно не считаетъ его школьникомъ.

— А что вы сегодня дѣлали, тетя? — проговорилъ онъ.

— Ахъ, очень многое! Опекунъ былъ; мы съ нимъ протолковали часа два, все о дѣлахъ; онъ мнѣ показывалъ вѣдомости разныя, сказки, крѣпости и разныя разности… Это для меня все ново, но я кой-что понимаю, и мы съ тобой, Борисъ, все это еще разъ пересмотримъ.

Онъ говорилъ, что самъ отправится скоро по деревнямъ, чтобъ все на мѣстѣ осмотрѣть.

— Разумѣется, нужно осмотрѣть, — отвѣтилъ Борисъ — въ болѣзнь папеньки все заглазно дѣлалось. Ну, а съ Машей вы какъ условились?

— Тетя со мной ужъ занималась, — заговорила Маша: — у насъ былъ урокъ грамматики; тетя сказала, что я мало дѣлаю ошибокъ.

— Мы съ ней будемъ заниматься по утрамъ каждый день.

Борисъ хотѣлъ переговорить съ Софьей Николаевной объ урокахъ музыки, о Горшковѣ и Абласовѣ, но человѣкъ пришелъ доложить, что кушать подано.

— Ахъ, Борисъ! — сказала Софья Николаевна — ты знаешь, что мы обѣдаемъ въ бильярдной?

— Какъ при дѣдушкѣ, — замѣтилъ Борисъ — это всего удобнѣе. Но что намъ теперь дѣлать съ диванной?

— Я бы туда перешла, отозвалась Софья Николаевна, только я такъ далеко буду отъ Маши. Тебѣ, Борисъ, можетъ, хочется перейти наверхъ?

— Нѣтъ, тетя, пожалуйста, оставайтесь тамъ; мы будемъ сидѣть въ диванной по вечерамъ, сдѣлаемъ изъ нея хорошенькую гостиную…

— И вотъ я тебѣ еще что скажу. — продолжала Софья Николаевна: я нынче сама обѣдъ заказывала, ты увидишь, много ли у меня воображенія.

— Ахъ, какъ радъ! — вскричалъ Борисъ — ужь вѣрно не будетъ ножекъ и жеваныхъ котлетъ.

Маша разсмѣялась.

— Я знаю, что будетъ, — говорила она — да не скажу тебѣ, Борисъ.

Столъ былъ накрытъ по сю сторону билльярда. Борисъ не узналъ большаго дикаго дома въ сервировкѣ стола. Скатерть и салфетки поражали своей чистотой, тарелки были точно другія, затрапезные ножи и вилки замѣнены новыми. Митька буфетчикъ стоялъ въ новомъ фракѣ, и его физіономія не была такъ грязна, какъ обыкновенно.

— Я вижу, что вы теперь хозяйка, — шепнулъ Борисъ.

Ножки и жеванныя котлеты уже болѣе не появлялись. Заказанъ былъ очень хорошій обѣдъ. Его точно готовили совсѣмъ другіе повара. Супъ смотрѣлъ супомъ, а не болтушкой; все было вкусно; Маша ѣла улыбаясь, поглядывала на тетку, и передъ каждымъ блюдомъ спрашивала Бориса — а что теперь подадутъ, отгадай, Боря?

— Вы чудеса творите, тетя, — говорилъ Борисъ Софьѣ Николаевнѣ:—я не узнаю нашихъ поваровъ.

— Да они совсѣмъ не такъ дурны, — отвѣчала она — только ихъ пріучили готовить жеванное… Я ужъ ихъ призывала…

— И вѣрно находите, что довольно будетъ и одного, а не трехъ?

— Конечно, — отвѣтила она — здѣсь все было съ излишкомъ…

— И все