и я легко уснула. Пару часов спустя проснулась снова, на сей раз от движения. Это была кровать королевских размеров, и иногда я просыпалась и не могла понять, где моя мать, и если она сидела в туалете, то я не находила покоя, пока она не возвращалась. В этот раз справа от меня мамы не было, но в постели она была. Мать лежала на стороне отца, а он нависал над ней сверху и двигался. Я медленно перевернулась на другой бок и увидела на полу ее лифчик с трусами и ночную сорочку. Полагаю, я лежала так, пока все не кончилось, и тогда уснула снова, но на самом деле точно не помню. Эту часть я отключила. Хотя это действительно случилось: мои родители трахались в постели рядом со мной.

Тогда, в Поконо, матери было все равно, сплю я или нет. Бабушку изнасиловали, и отец поехал в родной дом, чтобы побыть с ней, и, возможно, чтобы выследить насильника на улицах Оринжа, городка в штате Нью-Джерси. Однако мать подозревала, что ее муж занят чем-то другим, и в этом другом заключается причина, по которой он не взял с собой нас. Теперь, когда я знаю бóльшую часть истории, все становится логичным.

Но, лирику в сторону, я все равно не понимаю, почему мать хотела быть одна в своей постели в ту ночь, почему мое тело рядом никак не могло ей помочь. И по сей день в сердце горит этот химический ожог, который я никак не могу охладить.

Глава 23

Две женщины молча сидели за моим кухонным столом. Я спросила, хочет ли кто-нибудь охлажденного чаю. Интересно, думала я, Элис видит, как меня трясет? Обратила ли она внимание на то, как девчонка держит руки в карманах своего пуловера? Элинор тем временем излучала все ту же устрашающую ярость, которую я столько раз видела на лице ее отца. Он гневался на меня за то, что я о чем-то солгала, за какой-нибудь нарождающийся роман с другим, но не мог показать своих чувств. Поэтому Вику приходилось скрывать злость за стиснутыми зубами. А еще был страх, что я увижу его насквозь, что я распознаю его гнев и в отвращении уйду.

Элис сказала, что с удовольствием выпьет стаканчик. На пляже в тот чудесный день я призналась ей, что не думаю, что что-то сможет вырасти внутри меня. Элис прикоснулась к моему животу и возразила, мол, она уверена, что я ошибаюсь. Я сказала, что вообще не хочу, чтобы внутри меня что-то росло.

– У меня однажды был выкидыш, – призналась, в свою очередь, Элис. – Я даже не знала, что беременна. Я пропустила две менструации, но, дура, даже не догадывалась о причине. Я тогда встречалась с французом. Нам было по пятнадцать, мы отдыхали в туристическом лагере в Доломитах. Я сказала своему парню, знаешь, кажется, у меня выкидыш. Он не знал, что делать. И уснул. Не залез в спальный мешок, не накрылся одеялом, а поутру, когда все было кончено, и я вернулась, подмывшись в ручье, мой бойфренд сказал, что всю ночь спал ужасно. Это был его дар мне. Его ужасная ночь.

– Из тебя что-то вышло?

– Необязательно рассматривать, чтобы понять. Помню, как отчаянно мне была нужна моя мать. Ты по своей скучаешь?

– Нет, – солгала я. – Жаль только, что моей тетки нет в живых.

– Тебя воспитывала тетка? Как погибли твои родители, Джоан?

– Гося, да, она меня растила. Или позволяла мне самой расти.

– Расскажи мне о ней, – попросила Элис. И я с радостью стала описывать ей Госю, ее запахи, одежду и шубы. Ее большой черный «Мерседес» и то, как каждый раз, когда она говорила со мной по автомобильному телефону, я слышала, как звякает ремень безопасности и просила: «Гося, пристегни ремень», – а она отвечала с сильным акцентом: «Заткнись! Лучше скажи мне, как ты поживаешь?»

Я объяснила Элис, как меня успокаивало то, что Гося – не моя мать, что я не обязана любить ее как мать. Что я не обязана ничего знать о ней. Не было предыстории, которую мне пришлось бы просеивать сквозь сито. Теткина собственная история всего лишь служила мне уроком. Гося копалась в ней, когда приходилось давать мне советы.

Я подумала о тетке тогда, в своей кухне, попыталась представить, что она посоветовала бы мне сделать. Какую психологическую стратегию порекомендовала бы применить. Гося всегда считала, что тех, кто меня обижает, следует сурово наказывать. Она хотела, чтобы я разрушила жизнь Вика, рассказала его жене. Я напомнила Госе, что у него есть дети, а она ответила: плевать мне на детей этого мужика. Ты – ребенок. Посмотри, что он делает с тобой.

Я видела фотографии Элинор. Я ни в коем случае не хотела, чтобы другому ребенку причинили такую же боль, как мне. На самом деле даже тогда, в моей кухне, мне было жаль эту девчонку. Я не чувствовала страха. Единственное, чего я боялась, – потерять Элис. У меня уже появилось предчувствие того, что присутствие Элинор оттолкнет ее.

Дочь Вика была, как сказала бы моя мать, бедняжкой. Она так страдала. Я не могла решить, который из ее родителей был более жесток к этой девочке. Думала о ее маленьком братце в ванне. О последних мгновениях жизни этого ребенка. Представляла, как мальчик смотрит на свою мать, единственное существо на свете, которому он точно мог доверять, смотрит на нее безумными глазами, когда она принимает это решение. Элинор было легче винить меня, чем своих родителей.

Я достала из холодильника стеклянный кувшин. На поверхности плавали ароматные листики мяты. Выбрала три бокала, держа их строго за ножки, и расставила со сноровкой, приобретенной в тот период, когда я работала официанткой в ресторане на набережной в Джерси-Сити, где из стекла было вообще все. В ту ужасную зиму я спала с двумя клиентами, один из которых – женатый, хотя тогда я этого не знала, – спросил, можно ли ему поиметь меня в зад, в первый же вечер, как только оказался в моей квартире. Мы не трахались и пяти минут к тому моменту, как мужик задал этот вопрос. Следующим вечером он пришел в ресторан с женой. Я приподняла за края резиновый барный коврик и слила в лонг-айленд мужчины все, что было пролито за вечер. А потом размешала ножом, которым только что обваливала сырую курицу.

Теперь я расставила бокалы на столе и налила Элис первой. Делая это, краем глаза