– Кто ты такая? – спросил Биг-Скай со своим сногсшибательным акцентом.

Это был тот же вопрос, который Бескрайнее Небо задал мне в самом начале «нас». Но на сей раз вопрос имел положительную коннотацию. Я не улыбнулась. Сыр во рту казался охлажденным шелком. Я никогда еще не выглядела чудеснее. Это был момент, когда я почувствовала, что со мной может случиться что-то хорошее.

И в это самое время вошел Вик. Я часто видела своего бывшего любовника на улице: либо настоящего его, пасшего меня, либо его гнев, который мерещился мне в каждом мужчине с зачесанными на лысину волосами и в дорогом костюме. Несколько месяцев я всерьез опасалась, что Вик меня убьет. В моем доме имелся маленький, но хорошо оборудованный спортклуб с беговыми дорожками и новейшими эллиптическими тренажерами. Все они стояли лицом к гигантскому эркерному окну, через которое можно было любоваться стеклянными зданиями, сверкавшими на солнце. Я оказывалась спиной к двери, поэтому ловила себя на том, что постоянно оглядываюсь. Каждый раз, заслышав, что кто-то вошел в зал, я стремительно поворачивала голову, чтобы проверить, не Вик ли это.

И вот он здесь. Пистолет появился с ловкостью, с какой выполняет свои трюки фокусник. Чем больше я об этом думаю, тем крепче моя уверенность в том, что пушка была припасена для меня, но Вик не мог убить меня и остаться в живых. Он не мог – ни в каком смысле – жить без меня.

Вик ничего не сказал. Глаза у него были мокрые, он приятно пах и был одет в костюм в тонкую полоску, которого я никогда прежде не видела. Как Вик смотрел на меня – я никогда не забуду.

Потом он повернул ствол к виску, моргнул и спустил курок. Розовый мозг и острые осколки черепа брызнули в воздух. Бескрайнее Небо не отпрыгнул. Он заслонил меня рукой, как джентльмен. Пытался закрыть мне глаза, но я хотела смотреть. Я хотела смотреть на очередного мужчину, который явился, чтобы разрушить мою жизнь. Я хотела видеть, как он истекает кровью.

– Думаю, Джоан никуда не поедет, – сказала Элинор.

Глава 22

В ночь того дня, когда мой отец оставил нас в Поконо, мать спала, сложив руки на груди крест-накрест, вцепляясь пальцами каждой в противоположное плечо. Казалось, она защищалась от всего, включая слепую животную потребность собственного единственного ребенка.

Я злилась на мать, но, бог мой, как я ее любила! Потребность и ненависть были близнецами в моей нервной утробе. Я стояла в дверях спальни и смотрела на мамину спину и цифровой будильник, на котором горели ярко-красные цифры – 11:47. Был час поздний и страшный – позднее и страшнее не бывает, казалось мне. Возможно, мать знала, что я там стою. Мало-помалу я стала подвигаться к кровати. До сих пор помню, как я это делала. Не могло быть ничего на свете хуже, чем оказаться отвергнутой матерью, чем ее слова о том, что я не могу спать рядом.

Мне потребовалось, наверное, минуты три, чтобы дойти до кровати. Все это время я концентрировалась на неровностях потолочной штукатурки. Тихонько ахнула, когда засекла в одном углу паука. Меня потрясло то, что мать его не заметила. Она никогда ничего не пропускала. Убиралась более чем старательно. Самая наблюдательная женщина в мире.

Еще пару минут я собиралась с мужеством, чтобы приподнять одеяло и вдавить одно колено в матрац. Хоть я и переносила свой вес в час по чайной ложке, сделать это идеально все равно было невозможно. Вдруг мать вскинулась. Я отскочила и едва не обмочилась.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она. Я почувствовала себя огромной и противной. Моя мать обладала способностью заставить меня ощущать себя не маленькой девочкой, а ее противоположностью.

Я сказала: «Мамочка, пожалуйста». Уверена, я умоляла. Я всегда ее умоляла. Чувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы умолять. Я знала, что она всегда будет моей матерью. Это было не похоже на ощущение, которое появлялось у меня с некоторыми мужчинами, например с Бескрайним Небом, когда я думала, что любой признак эмоциональной зависимости с моей стороны заставит их бежать со всех ног. Но с тех пор я осознала, что мои страхи порождены такими ночами, как эта, когда я умоляла мать, плакала, пока не начинала задыхаться. Она хотела, чтобы ее оставили в покое. А мне нужно было научиться спать одной. Такие причины приводила мать. С последней я поспорить не могла, но первая прожигала во мне дыру. Закрывая глаза, я могу вспомнить точное звучание материнского голоса. То, как ее акцент формировал слова «в покое».

«Ф пакои».

Я вынужденно побрела обратно к себе. Легла поверх одеяла, поскольку все еще лелеяла надежду на то, что мать придет за мной, подхватит в нежные объятия и отнесет в свою кровать, где мы прижмемся друг к другу, и она сцелует с моего лица слезы. Я буду подаваться попкой назад, пока она не угнездится в изгибе между материнскими бедрами и тазом. Мать обнимет меня крепко, как никогда раньше.

Я лежала вот так поверх одеяла в течение нескольких часов. Представляла себе изнасилование бабушки. Представляла, как тот мужчина сдирает с нее трусы телесного цвета. Очень отчетливо слышала в голове ее вскрики.

В то время я уже была одержима сексом. Потом это только усугубилось. Но к тому вечеру в Поконо я уже была им чрезмерно озабочена. Лишь недавно мне удалось проследить корни этой озабоченности до смутного воспоминания времени, когда мне было лет пять или шесть. Я спала в кровати родителей, как всегда в том возрасте. Вечером я смотрела фильм об оборотнях и была убеждена, что они придут за мной во сне. Каждые пару месяцев моя мать пробовала что-то новенькое. Новое постельное белье, даже новую кровать. Но ничто не могло меня заставить спать в своей комнате. В тот вечер родители старались особенно усердно. Начали агитировать меня еще за ужином. За пастиной – да-да. Мать выразилась в том духе, что я очень сильно ее разочарую, если хотя бы не попробую. И я попробовала. Я пробовала примерно час, а когда заснула, мне приснился бархатный серый ковер в комнате с зеркалом, и я смотрела в зеркало, когда внезапно оно треснуло пополам, и я увидела на ковре полосу черной крови. Услышала волчий вой. Проснулась в ужасе и ринулась в родительскую спальню. Мать обняла меня,