Злость текла, уходила сквозь пальцы, что сильно до побелевших костяшек стиснули старый дуб, и, наверное, последняя искра все же отразилась в глазах, потому что в Хильдерик едва заметно прищурился.

— Но я не ошибся.

— Нет, — Дарьен потер лоб, вздохнул и добавил устало: — Ты не ошибся. Но это не значит, что ты во всем был прав. Да, Эльга не пострадала, но она… Видела. Как Алана убила гвардейца, всю эту кровь, тела на дороге. Слышала крики. И запахи… Знаешь, запахи иногда хуже всего. А ведь это Эльга, Хиль. Зачем ей такая память?

Взгляд Хильдерик все же отвел. Сжал губы и принялся одно за другим выравнивать потревоженные писчие перья, листы гербовой бумаги, пресс-папье и чернильницу, которые Дарьен уж точно никак не мог зацепить. С цифрами, словами, особенно с теми, что на бумаге, и, конечно, с шахматными фигурами Хильдерик всегда ладил куда лучше, чем с людьми.

— Я это к тому, что пока белек дома, хорошо бы как-то ее… Отвлечь.

— Бал?

Хильдерик отозвался мгновенно. Он перестал в третий раз пересчитывать перья и теперь смотрел на Дарьена. Серьезно и очень внимательно.

— Бал, балет, состязание этих… Почему я постоянно забываю это екаево слово? Которые сочиняют и поют.

— Труверов?

— Да, спасибо. Труверов. Или турнир. Спорим, на твои шахматы Рамиро Кастальскому не выбить меня из седла?

— Возможно, — судя по отсутствующему взгляду, Хильдерик уже просчитывал вероятный исход. — Но я должен сказать, что сам по себе подобный поединок может повлечь за собой определенные дипломатические осложнения.

— Я пошутил, брат, — Дарьена покачал головой, — пошутил. Но твое сомнение, знаешь ли, обидно.

Хильдерик вздрогнул, словно совсем рядом просвистел арбалетный болт, моргнул и сказал с несвойственной ему поспешностью:

— Я верю тебе, Дар. Верю больше, чем кому-либо

— Тогда почему, — Дарьен не хотел задевать эту тему, но, раз уж так получилось, все же спросил: — Почему ты не сказал мне о заговоре. Я верю, что у тебя были веские причины. И знаю, что ты мне доверяешь, иначе не доверил бы Эльгу. Я просто хочу знать. Я действительно хочу знать, Хиль, почему?

Несколько мгновений тот рассматривал собственные пальцы.

— Мне показалось, что после возвращения ты был несколько… Нездоров.

Нездоров?

Дарьен покатал на языке это слово. Слишком мягкое, пожалуй, для того, во что превратил его гребной отсек «Мести королевы Меб».

Нездоров.

Да он есть учился заново. За столом. Медленно, не боясь, что внезапный удар бича заставит выронить из стертых до кровавых мозолей пальцев, скудную пайку. Привыкал спать, не вздрагивая от каждого шороха. Говорить. Просто так. Удивительно, как быстро привыкаешь к молчанию.

На людях он следил за собой строже мастера Бао и наивно полагал, что никто не заметит. Никто и не заметил, кроме Хильдерика.

— Был? — спокойно переспросил Дарьен. — А сейчас я, по-твоему, как?

И не поверил, когда губы брата тронула едва заметная и такая же редкая, как снег зимой, улыбка.

— Хорошо.

— Вот и хорошо. А это… Я же рассказывал, на Рассветных я много лет спал практически на полу, ел палочками и все эти тренировки… Мне просто нужно было привыкнуть обратно.

Дарьен пожал плечами и тут же обернулся на звук. В дверь стучали, а мгновение спустя в кабинете появился мужчина в черном. Мужчина, которого здесь никак не должно было быть.

— Какого де…

— Все в порядке, брат. Я слушаю, Франц?

— Карета, Ваше Величество, — очки на длинном, точно птичий клюв, носу мэтра дЭгре хитро блеснули. — И верховые. Шестеро. Гвардия Верховного Прелата. Как вы и приказывали, я убрал охрану с главных ворот.

Так вот как Хильдерику удалось обвести всех вокруг пальца: подсунул заговорщикам собственного секретаря.

— А я думал, он предатель.

Дарьен отступил, повернулся и многозначительно посмотрел на поднимающегося брата. Хотя, нет, не брата. Короля.

— И не ты один. Франц, моя сестра и маркиз Ривеллен не покидали своих покоев?

— Нет, Ваше Величество.

— Хорошо. Сопровождение убрать, тех, кто в карете, обыскать, разоружить и доставить сюда. Связывать… Связывать не надо. Это все.

Секретарь поклонился и степенно, словно ученый ворон, вышел из кабинета, плотно притворив за собой дверь.

— И кого ты ждешь? — Дарьен подошел к расшитому бисером дождевых капель окну.

И Хильдерику, который застыл перед этим окном, точно снежная статуя.

— Де Рош, Окли, Деруа и, надо полагать, отец Эквитан, чтобы засвидетельствовать мое отречение надлежащим образом.

— В пользу Эльги?

— И ее будущих детей.

— Ленард знал так много, — пальцы невольно сжались в кулак, — и все равно молчал?

— Я склонен считать, что в детали кузена не посвящали. Просто он умен, а это слишком очевидная комбинация. Особенно если хорошо изучить основных игроков и знать, как воспитывали Эльгу. Ты ведь заметил, что наша сестра несколько не подготовлена к своей роли.

— Ты хочешь сказать, твоя…

Гизельда, конечно, та еще змея, но ведь это ее дети. Родные… дети.

— Матушка всегда говорила, — голос Хильдерика был тихим и при этом как-то нечеловечески спокойным, — что я не должен был выжить. А я разочаровал ее. И, похоже, она так и не смогла с этим смириться.

Он замолчал и молча смотрел, как дождь заливает деревья в ярких весенних платьях, и только крепче сжал губы, когда Дарьен опустил руку ему на плечо.

— Как это понимать?!

Первого министра в кабинет втолкнули, как и полагается, первым. Де Рош покачнулся на красных каблуках безнадежно испорченных грязью туфель, и Дарьен подумал, что толстяк не устоит, упадет, покатится по темному паркету, словно деревянная кукла-кокэси.

Но де Рош все же устоял.

Он выпрямился и, расправив подмокшее жабо, скрепленное крупной брошью, и вновь крикнул Дарьену:

— Я тебя спрашиваю, мальчишка! Как это понимать?!

За Первым министром нервно поправлял густые и явно не свои волосы суперинтендант королевской армии барон Окли.

Граф Деруа, держась в шаге от остальных, делал вид, что разглядывает лосиную голову над камином. И только отец Эквитан отчаянно цеплялся за золотой в искрах драгоценных камней знак Всеотца, что казался слишком тяжелым для старческой шеи, — чутье на опасность у Верховного Прелата всегда было тоньше, чем у матерой корабельной крысы.

А Хильдерик, как всегда, не ошибся.

— Двенадцать лет, — от голоса Дарьена дрогнули огненные венчики не одной дюжины свечей. — Каких-то двенадцать лет и вы решили избавиться и от законного сына. Чего ж вам, сукины дети, на этот раз не хватило?

— Да как ты…

— Молчать! — удар кулака разметал по столешнице так тщательно разложенные Хильдериком предметы. Даже чернильницу эту екаеву перевернул. — Вы арестованы по обвинению в измене,