Шрифт:
Закладка:
На самом же деле речной транспорт избежал немедленного удара со стороны железных дорог, а Поволжью новые возможности перевозки зерна пошли только на пользу. Однако железные дороги не способствовали равномерному распределению богатств по всему Поволжью. Самым значительным географическим последствием появления железных дорог стало разделение волжской торговли зерном на западную и восточную (в еще большей степени, чем само наличие реки). Главная для торговли зерном железнодорожная линия открылась в 1871 году и пролегла из Риги в Царицын. В результате Царицын стал важнейшим центром торговли зерном, соединяя север с югом и юго-востоком: через него стали поступать в Москву и товары из Придонья. На западном берегу Волги появились и другие железнодорожные линии, в результате еще одним крупным центром экспорта зерна стал Саратов. Восточный берег Волги был отрезан от этой торговли просто из-за сложностей со строительством мостов через широкую реку.
Первый мост через Среднюю Волгу, который в течение нескольких десятилетий оставался еще и единственным, был открыт в 1880 году и пересек реку в районе Сызрани. Это пошло на пользу развитию Самары, куда теперь можно было добраться по железной и обычной дороге из Сызрани, так что город стал ключевым транзитным пунктом для грузов с востока (оренбургского зерна и сибирских товаров), направляемых в Москву. В путеводителе по Волге, составленном в 1914 году, говорилось, что за период с 1904 по 1907 год из города было вывезено по железной дороге в два раза больше зерна, чем по реке (46 миллионов пудов, или 750 тонн, и 22 миллиона пудов, или 360 тонн, соответственно)[673]. Другие мосты через Волгу появились гораздо позже: в 1912 году в Казани, которая к тому времени была обойдена главной дорогой на Москву, но развила прямое железнодорожное сообщение с севером благодаря открытию линии Казань – Вятка; в 1913 году в Ярославле и Свияжске; в 1915 году в Симбирске, который уже пребывал в упадке, поскольку оказался в стороне от главных железнодорожных маршрутов[674]. К началу ХХ в. железные дороги стали играть большее значение в торговле: в 1908–1909 годах по ним было перевезено зерна втрое больше, чем по водным путям России[675].
* * *
Кто работал на Волге? Вплоть до Рыбинска баржи тянули лошади (до 10 животных на одну баржу), но ниже Рыбинска это делали люди – бурлаки, которых обессмертило полотно Ильи Репина (о чем пойдет речь в следующей главе). Количество бурлаков вызывало споры между советскими историками. Наиболее значительное исследование предпринял в 1970-е годы историк Федор Родин. По его подсчетам, уже к концу XVI века на Волге работали 54 тысячи бурлаков, а в дальнейшем это число неуклонно росло: 100 тысяч к концу XVII века, 340 тысяч к концу XVIII века, 600 тысяч в 1840-е годы и более 700 тысяч в 1870-е годы[676]. Другой историк русского речного транспорта, Энесса Истомина, поставила эти цифры под сомнение, предположив, что к концу XVIII века бурлаков было менее 200 тысяч, а в середине XIX века это число выросло до 500 тысяч[677].
Так или иначе, не может быть сомнений в том, что труд был очень тяжелым: баржи нужно было тянуть против течения или стаскивать их с мелей. Правда, возможно, благодаря тому, что бурлаков требовалось очень много, условия для них на Волге были лучше, чем на других русских реках. Бурлаки говаривали, что Волга для них когда матушка, а когда мачеха. На знаменитой картине Репина люди словно впряжены в баржу, на их лицах читаются физические усилия, они, за единственным исключением, пригнулись вперед и опустили головы. Из-за тяжелого труда бурлаки часто испытывали боль в груди, истощение, усиленное потоотделение. Они работали по 10 часов в день, а иногда от них требовали работать и дольше, чтобы соблюсти расписание. Они тянули баржи независимо от погоды: летом могла стоять изнуряющая жара, а осенью бывали холодные ливни. Платили мало, и работа, разумеется, была сезонной (примерно с апреля по ноябрь). Бывший бурлак в 1924 году вспоминал, что как-то раз они всей артелью бежали с работы по буксировке расшивы из-за того, что было слишком тяжело. Владелец впоследствии настиг беглецов и попытался взыскать с каждого по восемь рублей штрафа, что оставило бы их попросту без средств к существованию; спасла их лишь своевременная смерть владельца[678].
Условия для проживания были спартанскими – и это при тяжелейшей работе. Из еды часто были только черный хлеб, каша (главным образом гречневая) и щи. Спали во время работы на берегах реки в импровизированных хижинах; когда они искали работу, то жили в ночлежках (одна из них до сих пор сохранилась в Нижнем Новгороде в районе порта). О больных бурлаках никак не заботились и ничего не платили: если они заболевали, их просто оставляли на берегу. Кроме того, бурлаков могли наказывать телесно: например, в 1761 году 53 бурлака пожаловались, что их «часто бьют палками без всякой причины»[679]. Как мы помним, бурлаки участвовали в бунтах Разина и Пугачева, что само по себе свидетельствует об их крайнем отчаянии.
Писатель Максим Горький, чье собственное детство прошло в жутких условиях, вырос в Нижнем Новгороде и записал рассказ деда о том, как тот в юности был бурлаком на Волге:
«Ты вот пароходом прибыл, пар тебя вез, а я в молодости сам, своей силой супроти Волги баржи тянул. Баржа – по воде, я – по бережку, бос, по острому камню, по осыпям, да так от восхода солнца до ночи! Накалит солнышко затылок-то, голова, как чугун, кипит, а ты, согнувшись в три погибели, – косточки скрипят, – идешь да идешь, и пути не видать, глаза по́том залило, а душа-то плачется, а слеза-то катится, – эхма, Олеша, помалкивай! Идешь, идешь, да из лямки-то и вывалишься, мордой в землю – и тому рад; стало быть, вся сила чисто вышла, хоть отдыхай, хоть издыхай! Вот как жили у Бога на глазах, у милостивого Господа Исуса Христа!.. Да так-то я трижды Волгу-мать вымерял: от Симбирского до Рыбинска,
