сада, задержался, чтобы наполнить рюкзак сливами доверху.

Дело шло к вечеру, и из окон домов на теневой стороне улицы люди наблюдали за редкими прохожими и компаниями мальчишек и девчонок, торчавших около домов; с десяток потных ребятишек гоняло мяч на школьной спортплощадке, поглядывая на окна сторожа, который мог их отсюда прогнать. Паренек ехал вверх по улице. Вкатив во двор, он прислонил велосипед к стене, снял рюкзак и сумку и понес их на кухню. В большой, прохладной, открытой настежь кухне было два стола: у окна и у стены возле раковины. Тот, что у стены, был хозяйственный, там-то паренек и оставил свой улов. Рюкзак положил на пол. Потом прошел через анфиладу комнат, но, никого не найдя, вернулся в кухню и вышел в сад.

Мать занималась курами за беседкой; паренек остановился у куриной загородки и сорвал с перевешивающейся через ограду ветки несколько вишен. Тут мать заметила его и сказала:

— Пришел?

Паренек смотрел, как она загоняет кур в устроенный в беседке курятник.

— А я рыбы наловил, — сказал он. — Немного.

— Опять чистить твою мелочь.

— Все уже почищено.

— Обед на плите, — сказала мать.

— А что у нас сегодня?

— Паруха.

— Не люблю паруху.

— А ты вообще ничего не любишь. Больно ты, парень, привередливый.

— Я люблю картошку с соусом.

— Разок можешь и паруху поесть. Картошка с соусом будет в воскресенье.

Паренек выплюнул косточки; куры бросились к ним, но клевать не стали.

— Будь я королем, — сказал он, — так ел бы одну картошку с соусом да шоколад.

Он усмехнулся, и мать тоже улыбнулась. Паренек сказал:

— А я чуть куропатку не подбил.

— Чуть? — повторила мать. — Промазал небось?

— Так она, знаешь, в какой чаще сидела. Но я почти попал.

— В другой раз целься лучше.

— Еще косулю видал, — сказал паренек. — С зайцем на пару паслись. Я-то думал, она с детенышем. Уж того бы я словил.

— Завтра днем надо бы отцу помочь, — сказала мать.

— А где отец?

— Штукатурит на чердаке у майора. Ганка там присматривает, как бы его участковый не накрыл. Ходит вокруг да около, зараза. Я снесла отцу обед, так что видала. Все разнюхивает.

— А я слив привез.

— Много?

— Да с десять кило будет.

— Помощник ты у меня, — сказала мать. — Снесу торговке. Сейчас они по пять злотых кило, она мне даст по три. Значит, тридцать злотых.

— Так сама бы продала, — посоветовал паренек.

— У меня не выйдет. Не торговка я, — ответила мать с некоторым высокомерием.

— Тридцать злотых, — гордо произнес паренек. — Выходит, я сегодня на целых десять буханок хлеба заработал.

Перевод В. Линецкого.

Ян Пепка

«А я все тот же…»

А я все тот же

то бишь

удивленный

податливостью мостовой

по которой прошли

поколения

Я держу в руке

волшебную палочку

мерило тех лет

что минули

и тех что будут

и вовсе я не уверен

что все мне ведомое

не болит больше

чем болят подошвы мои

когда бреду я

берегом моря

по острым ракушкам

торчащим

из мокрого песка

Перевод В. Максимова.

«Не верю я капле…»

Не верю я капле

стекающей

что жить

ей столько

осталось

сколько до конца

стеклянной стежки

ведь она по пути

собирает

все полосочки света

скапливая себя

Перевод В. Максимова.

«Держал я кисть рябины…»

Держал я кисть рябины

в ладони

и пересчитывал капельки солнца

Берегом озера

возвращался день

с осенней прогулки

и птица с четок багряных

спугнутая

накликала закат

и небо задохнувшееся тишиною

ожидало

И боялся я

что все деревья

мои осенние мольбы

услышат

Перевод В. Максимова.

Верю

А я все верю

что твои волосы

это лещина

что прибежала

на берег озера

Отлетят птицы

а ты останешься

босая удивленная

Быть может

я превращу тебя

в туманную протоку

чтобы смогла до меня

доплыть ты

по сдвоенному небу

Перевод В. Максимова.

Кшиштоф Камиль Штольц

Воскресенье

Приличные люди

спокойно спят

через минуту

проснется их совесть

ласковым голосом

молвит:

воскресенье —

возможность убить время

Перевод Л. Цывьяна.

Слова

После

второй мировой войны

искалеченные слова

«правда» и

«милосердие»

утратили

патетическую самоуверенность

словно упавший человек

борется с собственной слабостью

гуманизм

мир

бинтует память

о расстрелянных

Перевод Л. Цывьяна.

Павшие солдаты

Когда под родимым небом

земля не родит

мы просыпаемся

в неизвестных могилах

во сне

кровоточат наши раны

как наяву

когда мы умирали

Перевод Л. Цывьяна.

Эдмунд Косяж

Старый знакомый

Еще в Ливерпуле мне сообщили, что в Лондоне мы возьмем на борт пассажира, некоего Владислава Ковальского. Нельзя сказать, что я обрадовался этому известию, но и поводов ворчать у меня не было: одна из шести пассажирских кают на моем сухогрузе как раз пустовала. Я, признаюсь, никогда особенно не интересовался своими пассажирами: после любезного приветствия и короткого разговора поручал их заботам своего хорошо вышколенного помощника. И на этот раз я, очевидно, поступил бы точно так же.

В Лондоне мы стояли недолго; среди уймы дел я даже не заметил, когда наш новый пассажир появился на борту. Потом я несколько часов проторчал на мостике, в легком тумане пробираясь сквозь толчею идущих самыми разными курсами судов. Только в Северном море, где-то на широте Грейт-Ярмута, я вспомнил о пассажире. Именно тогда его имя