— Прошу прощения. — Официант жонглировал кружками с пенящимся пивом. На миг скрылся и вернулся с горкой тарелок на руке до локтя…

— А теперь куда? — спросил Коса, когда всё выпили и съели.

— Нынче в клубе вечер, — сказал Волярский. — Стоит заглянуть.

— Ни разу у нас в клубе не бывал. Там же хулиганье со всего района. Каждый вечер кого-нибудь на «скорой» увозят.

— Это раньше было. Теперь там новый директор, боксер из профессионалов. Он эту шатию гоняет, только хруст идет.

— Председатель приглашал, — отозвался Голяж. — Говорил, мол, вечер в нашу честь.

— Ишь липнет!

— Липнет не липнет, а заглянем. — Волярский отодвинул стул, поднялся.

При выходе рассчитались и вышли. На улице было темно. Из-за города с болот тянуло холодной сыростью. Прошли несколько кварталов.

— Здесь, — сказал Волярский.

Клуб был ярко освещен. Изнутри доносилась музыка. Поблизости маячило несколько мужских фигур. Кто-то топтался у окон, норовил заглянуть. Волярский дернул дверь.

— Заперто! — обронил кто-то.

— Постойте! — Волярский начал бить кулаком в дверь.

Никто не отворял. Волярский раз-другой ударил в дверь ногой. На пороге появился высокий мужчина.

— Что за шум? Милицию позвать?

— Мы на вечер пришли, — сказал Волярский.

— Членские билеты есть?

— Билеты? У кого-нибудь есть билет? — Они переглянулись и пожали плечами.

— Вход только для членов клуба, — объяснил мужчина. — Без членских билетов никого не пускаем.

Он хотел закрыть дверь, но Волярский поставил ногу на порог.

— Мы с завода, — сказал он.

— А мне наплевать. — Высокий тянул дверь на себя.

Кто-то помог Волярскому. Вдвоем они удержали дверь.

— Без хулиганства, а то пожалеете.

— Кто хулиганы? — взорвался Волярский. — Мы бригада социалистического труда! Мы флажок завоевали. Был на собрании? Юзека Голяжа видел в президиуме?

— Брось, — придержал Голяж товарища за локоть. — Пошли в другое место.

— Ты что, Юзек? Звал председатель или не звал?

— Да хрен ему в душу!

Голяж отвернулся и пошел вниз со ступенек перед клубом. Волярский попятился, и высокий, воспользовавшись этим, захлопнул дверь.

— Гад! — выругался Коса.

Они оставили дверь в покое и пошли за своим бригадиром. Совещались и спорили, где нынче можно повеселиться. Голяж остановился, подождал, покуда догонят.

— Двинули в «Европу», — коротко сказал он. — Один раз можно по случаю праздника.

И, не дожидаясь ответа, зашагал вперед во тьму.

— Юзек! — окликнул Коса. — Пошли на трамвай. Трамваем доедем.

— Нет!

Голяж шел решительным широким шагом. Он знал, что именно надо сделать, настала минута, которой он ждал целую неделю, хотя прежде все это рисовалось ему не так четко. Он свернул в переулок, едва освещаемый одним-единственным газовым фонарем. Заколебался было, потому что был тут всего однажды несколько месяцев тому назад. Товарищи шли следом в трех-четырех шагах. Они обогнули трехэтажный дом, кучи песка, битого кирпича и ломаных досок вокруг которого красноречиво говорили о затянувшемся ремонте. Голяж споткнулся о незаметно торчащий кирпич. Свет, падающий из окна, указал ему тропинку среди заборов. Теперь вспомнилось. Он пересек двор, прошел мимо сараев, где залаял цепной пес, и остановился перед нужным домом.

— Ты куда нас ведешь? — осторожно подошел Волярский.

— Здесь живет Зенек, — сказал Голяж, и никто не проронил в ответ ни звука…

Они молча поднялись по лестнице и остановились на площадке второго этажа. Здесь было темным-темно. Голяж зажег спичку и отыскал звонок.

— Жаль, флажок не с нами, — буркнул Коса.

Приоткрылась придерживаемая цепочкой дверь. В полоске света они увидели сморщенное старушечье личико.

— Вам к кому?

Голяж выступил вперед.

— Зенек дома?

— Нет.

Выцветшие глаза смотрели настороженно.

— Зенек Мазур. Знаете? С вагонного завода. Он здесь жил.

— Жил, да съехал. Пять дней уже как съехал.

Голяж перевел дыхание.

— А вы не знаете, куда?

— Он не сказал. Собрал манатки и ушел.

Старухе явно хотелось поскорей захлопнуть дверь.

— Извините, — сказал Голяж.

Дверь со стуком захлопнулась. На лестнице снова стало темно. Некоторое время все стояли не шевелясь. Голяж слышал дыхание товарищей. Лиц было не различить.

— Пошли?

Это был голос Косы.

Они спустились с лестницы и выбрались на улицу. Теперь Голяж шел в хвосте. Он не знал, когда и как они добрались до остановки. Слышался близящийся шум трамвая.

— Ну что? Едем веселиться? — робко спросил Михал.

— Езжайте без меня.

Голяжу показалось, что это не он, а кто-то другой сказал.

Рабочие неуверенно переглянулись.

— Да поздновато уже, — протянул Коса.

— Завтра к шести на работу…

Трамвай остановился. Кондуктор дал звонок. Вагон тронулся.

— Привет! — сказал Коса. — Я пошел домой…

Расходились по одному, по два. Голяж направился к себе. Вдруг за спиной послышались быстрые шаги. Он оглянулся. Это был Волярский. Голяж подождал его, и некоторое время они шли рядом.

— Не придавай значения, — сказал Волярский. — Ты тут ни при чем. Зенек сам виноват. Обижаться ему не на что.

— Да знаю… — Голяж с трудом подбирал слова. — Но видишь ли… Мне бы раньше сообразить… Ему что-то мешало… Бригадир не только о производстве должен думать. Потому что иначе…

— Да сыщем мы его! Не мог же он так и пропасть с концами. Узнаем адрес в паспортном столе.

— Все равно он не вернется. Уверен, что не вернется.

Голяж тряхнул головой и продолжал:

— Как о нем подумаю, так даже почти не обидно, что флажок увели, и что премию зажали, и что на вечер не пустили. Потому что когда сам хорош, уж чего с других-то требовать.

— Мне сворачивать, — неожиданно сказал Волярский. — Будь здоров, Юзек.

— Будь здоров.

Они пожали друг другу руки. Волярский заторопился по темной улице. Цокали о тротуар подковки у него на каблуках. Голяж не трогался с места до тех пор, пока отзвук шагов товарища не растворился в других каких-то звуках. А потом побрел к себе.

Перевод А. Щербакова.

Яцек Котлица

В стогу сена

Деля белый свет надвое

бредем туда

куда глаза глядят

как будто оказаться можно

всюду

И там где море огибает наши звезды вплавь

на в прах развеянном пляже

и на скошенном лугу

в стебельках еще некогда зеленой травы

которую

кто-то когда-то будто бы во сне

воскресил вокруг нас

в стогу покинутого сена

наткнулся на иголку твоей ресницы

и поранил ею безымянный палец

и в сердцах заклял навеки тебя и меня

чтобы свиделись мы когда-нибудь снова

в пекле развеянного памятью сена

и занялись без остатка собой

все мосты что сзади сжигая

без сожаленья без сожаленья