— Что он говорит! Что он говори-ит! — стонала Женя. — Я его возненавижу-у!

Соня уже не толкала ее в бок.

Саша Никитин ожесточенно штриховал лист бумаги. Карандаш хрустел и ломался.

Костик Павловский удовлетворенно кивал головой.

Яков Павлович оставался бесстрастным. Он не первый раз слушал Робеспьера.

Сергей Иванович гладил ладонью щеки, лоб, тер подбородок. Люди, знающие его, сказали бы, что он волнуется.

Аркадий стоял на трибуне и мрачно усмехался.

— Вижу, куда клонишь, — проговорил он, когда Ваня на секунду замолчал. — Из комсомола меня исключить. Не выйдет! Не отдам я вам комсомольского билета, не отдам! Ничего вы не знаете! Ни черта не знаете!

И Аркадий побежал со сцены.

— Подожди! — крикнула Женя. — Аркадий, почему ты не сказал обо мне? Говори, Аркадий! Ты не виноват! Товарищи!.. Ребята… Ребята, это я виновата. Это из-за меня…

— Да что ты, Женька? Зачем? Разве они поймут?! — с горечью воскликнул Аркадий.

— Это кто они? — спросил Яков Павлович. — Мы?

— Да нет, я не имел вас в виду, — пробормотал Аркадий.

— Комсомольцы? Так?

— Да нет…

— Конечно, нет! — громко поддержал Аркадия Борис Щукин. — Н-не имел он и нас в виду! Не б-бойся, Аркадий, мы не д-дадим тебя в обиду!

— Не дрейфь, Аркадий!

— Говори, Аркаша!

— Здесь тебе не жирондисты[40] какие-нибудь, Робеспьер!

— Здесь советские комсомольцы!

— Правильно! — Саша Никитин вскочил из-за стола и бросил на бумагу карандаш. — Товарищ Лаврентьев готов каждого из нас исключить из комсомола просто… просто… просто из-за нечищенных ногтей! Он объявляет вотум недоверия даже из-за пустяка! Если ему дать волю, в комсомоле через неделю останется только он!

— Да, да! — взмахнув кулаком, перебил Сашу Лаврентьев. — И за нечищенные ногти нужно объявлять взыскание! Комсомолец — пример во всем! Комсомолец — это чистота, белоснежность, безупречность! Сейчас, когда половина земного шара охвачена войной, когда…

— Охрипнешь, Лаврентьев, потише, — заметил Яков Павлович.

— Да, — спохватился Ваня, — мы нарушаем дисциплину.

— Объяви себе выговор!

— Замечание с последним предупреждением!

— Домашний арест!

Ваня снова помахал колокольчиком.

— Прекратите шум. Собрание считаю продолженным. Юков, ты будешь говорить?

— Нет.

— Вопросы к Юкову будут?

— Дайте мне! Я скажу! — вскочила Женя.

— Румянцева, мы еще не перешли к прениям.

— Я дополню Юкова. Срочное дополнение!

— Дополнишь в прениях.

— Не нарушай порядка, Лаврентьев. У Румянцевой дополнение по существу вопроса, — заметил Саша.

— Для дополнения ответа Юкова слово имеет комсомолка Румянцева.

— Не надо, — махнул рукой Аркадий, — я сам скажу. Сиди, Женька.

Он вернулся на трибуну.

— Я дополню, если так, — начал он, медленно окинув зал угрюмым взглядом. — Вы думаете, я ударил этого Кисиля просто так, за здорово живешь? Нет. Этот Кисиль к Женьке приставал… ну, к комсомолке Румянцевой приставал. Понимаете? Она ко мне со слезами на глазах оросилась. Ну, я возмутился. Как так? Пристает? Я хотел по-хорошему. Подошел и говорю, что если ты к Женьке… к комсомолке Румянцевой не перестанешь приставать, то… Ясно? А он мне какие-то дикие стишки стал читать. Овидия или Горация. Из древнего мира. А потом говорит… — Аркадий снова обвел зал медленным взглядом. — Вы знаете, что отец у меня в тюрьме? — глухо спросил он. — За воровство. Если не знаете, так знайте! Но я и отец — разные вещи. Понятно? — выкрикнул он. — И если кто мне скажет, если кто мне скажет!..

Саша стукнул по столу кулаком:

— Пусть только попробуют!

— А Кисиль сказал. Ну я его и… не сдержался, в общем. Не мог. Очень уж обидно. Вот и все. Я ходил, искал его… хотел извиниться. Да ведь его не найдешь скоро. Он, вы знаете, сумасшедший, что ли.

— Все? — спросил Ваня.

— Подожди! Вообще-то все, только еще одно слово. Ты, Лаврентьев, говорил о комсомольском билете… что я его позорю. Может, и так. Но комсомольский билет для меня — как жизнь! Я его не отдам. Я за него даже на колени стану! На колени, понятно? Точка!

— Ну что ж, это объяснение уже более удовлетворительное, — после некоторого молчания проговорил Ваня. — Вопросы будут, товарищи комсомольцы? Юков, ты можешь сесть и отвечать с места.

— У меня вопрос к товарищу председателю, — поднялся Сергей Иванович. — К вам.

— Пожалуйста.

— Вы хоть раз на рыбалку с Юковым ходили?

Ваня недоуменно пожал плечами, посмотрел на Якова Павловича, на Аркадия.

— Н-нет, — выдавил он. — А что?

— Жаль! — сказал Сергей Иванович. — Впрочем, не обязательно на рыбалку. По душам поговорить с человеком можно и в классе. И даже на комсомольском собрании. Я, по правде сказать, не очень часто бываю на комсомольских собраниях. Это уж моя вина, признаю. И вот сейчас… вот теперь, — он посмотрел на часы и виновато усмехнулся, — через полчаса я должен быть в одном месте, поэтому, ребята, если вы мне позволите, я скажу несколько слов… может быть, нарушив регламент собрания. Думается, это не страшно, потому что комсомольские собрания нужно бы проводить проще, душевнее. Как вы думаете?

— Правильно! — грянул ответ. — Говорите! Просим, товарищ Нечаев!

— Слово имеет секретарь городского комитета Всесоюзной Коммунистической партии большевиков Сергей Иванович Нечаев! — торжественно провозгласил Ваня.

Покачивая головой и усмехаясь, Сергей Иванович поднялся на трибуну, посмотрел на Ваню, потер левой рукой подбородок.

— Голос у вас какой… парадный, а! Ну, это неплохо, только торжественность ни к чему. Не надо, ребята, лишней торжественности, не учитесь. Проще надо все, проще и спокойнее. Дела мы делаем великие, небывалые дела. Но трещать о них ежечасно и ежесекундно не надо: они сами, эти дела-то, за себя говорят. Я к вам пришел, как старший товарищ, коммунист. Моя партийная должность здесь, к слову сказать, ни при чем. А почему я к вам пришел?

Сергей Иванович помолчал, словно раздумывая, как бы высказать попроще и подушевнее причину неожиданного появления его на собрании.

— Мне — пятый десяток, вам по пятнадцать-восемнадцать лет. Самое большое через пятнадцать, ну, через двадцать лет вы возьмете в свои руки управление нашим великим и необыкновенным государством. Вы — наша смена, и каждый из вас — будущий борец за коммунизм, — а это не красивые слова. Это — в прямом смысле, ибо вам придется много и долго, долго, я подчеркиваю, бороться! Зло на земле еще не уничтожено, зло гнездится и у нас в нашей стране, и, конечно, за рубежом. И оно, это зло, попытается дать нам бой. Когда? Не скажу. Не знаю. Может, скоро. Да. Так кто встанет в первые ряды борцов со злом? — Сергей Иванович протянул руку в зал и отрывисто крикнул: — Вы!

— В любую минуту! — раздался чей-то