Шрифт:
Закладка:
Сосед слушал Аркадия молча. Хмурая задумчивость тенью легла на его лицо. Тень все сгущалась. Напряглись морщины на лбу.
— Трудно, брат Аркадий, трудно! — наконец сказал он глухим голосом.
— Да нет, чего там…
— Трудно, — продолжал сосед. — Мы свергнули власть царя и помещиков, отобрали у капиталистов фабрики и банки, победили многочисленных врагов, настроили городов, заводов, дворцов. Об этом мы говорим с гордостью, потому что это великое дело. Но трудно нам еще, очень трудно. Много еще нам, коммунистам, придется работать, много забот впереди!
— А мы вам поможем, — сказал Аркадий.
— Поможете? — встрепенулся сосед, и глаза его зажглись добрым светом.
— Конечно! Нас тысячи растут таких, как я, а может, миллионы. И мы сидеть сложа руки не намерены. Вы революцию в одной стране совершили, а мы все человечество освобождать будем! Мы освободим его, будьте уверены, мы не позволим, чтобы капиталисты, фашисты да разные гады трудовой люд угнетали! Дело ведь не в куске хлеба, все дело — в освобождении. Дайте мне сначала за освобождение человечества сразиться, а кушать пирожные да бифштексы я потом буду! У меня еще время на это дело найдется, а если не найдется — плевать я хотел на разные деликатные кушанья, я не из буржуйского сословия.
Аркадий смотал свои снасти, бросил в кожаную сумку окуней.
— Вы, я гляжу, поседели уже, — почтительно продолжал он, — а мы еще молодые, мы посильнее вас, мы вам поможем!
— Мы здорово надеемся на это, брат Аркадий!
— Будьте уверены. Вот! — И Аркадий хвастливо помахал своей рукой с каменной ладонью, хотя этот намек вряд ли был понятен соседу. — Ну, я пошел, извините.
— Стой-ка, Аркадий, а не устроят ли тебя мои окуни? — вдруг спросил сосед. — Возьми, а? По правде сказать, я в них не очень нуждаюсь… и не ем… Возьми!
Аркадий задумался.
— Что ж, — улыбнулся он, — окуни не деньги, возьму. Спасибо, если они вам не очень нужны! А то мамка ждет, что я с рыбой приду. Спасибо! Можете в любое время приходить и ловить здесь.
— Спасибо и тебе! — Сосед пожал Аркадию руку. — А на собрание я приду, еще увидимся.
Аркадий набил окунями сумку, сказал:
— Богатый улов! Узнать бы вашу фамилию, что ли…
— Фамилию, говоришь? — Сосед помолчал. — Фамилия у меня простая, русская…
Он взмахнул удилищем, стал пересаживать наживку.
— Ладно, не имеет значения, — махнул рукой Аркадий, нырнул в кусты и побежал.
— Счастливого пути! — крикнул вдогонку ему сосед.
КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ
Во втором часу дня кончился последний в тот день урок. Собрание должно было начаться минут через двадцать.
Все высыпали во двор. Весь квартал наполнился веселым галдежом. Почти мгновенно началась скоротечная битва на волейбольной площадке. Девушки, по четыре и по шесть в ряд, ходили в липовой аллее, и голоса их очень были похожи на птичье щебетанье. Стоял теплый, веселый сентябрь. Небо было чистое и яркое. И на душе почти у всех — тоже ни облачка.
Исключения, конечно, были.
Аркадий Юков держался в сторонке. Нельзя сказать, что вокруг него образовалась пустота, но все-таки нечто незримое, понятное только сердцу, отделяло его от соучеников. Что это было? Может быть, какая-то неловкость. Может быть, тактичность. Возможно, то и другое. Одним было неловко разговаривать с человеком, которого через час, наверное, исключат из комсомола. Другим и хотелось бы утешить Аркадия, да эта самая тактичность мешала…
Впрочем, один человек пренебрег всеми условностями и подошел к Аркадию. Это был Боря Щукин.
Аркадию очень не хотелось выслушивать разные утешения. Он был жестоким врагом всех утешителей. Он лютой ненавистью ненавидел Луку из пьесы Горького «На дне». Он признавал только действие, борьбу.
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой![39] —
пел он и всегда следовал этому примеру.
Но недаром Борька Щукин, этот ягненок в представлении близоруких людей, считающих себя опытными психологами, был сродни Аркашке. Он утешать школьного дружка не стал.
— А Робеспьер-то! — сказал он. — Ему бы еще только меч в руки!
— И мантию английского судьи! — добавил Аркадий.
Речь шла, конечно, о Ване Лаврентьеве. Он с самого утра ходил, как вестник возмездия, глядел сурово, и во взоре его светилась такая белоснежная ясность, такая идейная чистота, что все невольно отводили глаза.
— Непреодолимая догма, возведенная в принцип, превращает человека в раба, а сердце его делает каменным, — произнес Борис.
— Фу ты! — сказал Аркадий, с уважением посмотрев на Бориса. — Ты шпаришь по энциклопедии? Или по какому-нибудь премудрому учебнику? Я ведь этих книг не читаю. Все как-то времени нет… занятость какая-то.
— Нет, почему же, — смутился Борис, — это само собой получилось. И я еще не знаю, верно ли. Но думаю, что верно. Идея, доведенная до крайности, переходит в свою противоположность.
— Н-нда-а, — неопределенно протянул Аркадий, намекая тем самым, что по этому вопросу он вряд ли сумеет высказаться.
Вдруг он хлопнул себя по бедру и воскликнул:
— Пришел!
— Ты кого имеешь в виду?
— Одного хорошего человека! Есть хорошие люди, Борька!
— Я в этом никогда не сомневался.
— Погляди, видишь постороннего человека?
Борис огляделся.
— Постороннего? Нет.
— Да вон туда гляди, в сторону аллеи. Видишь ты постороннего гражданина?
— Какого гражданина? Никакого гражданина не вижу.
— Борька!
— Серьезно, Аркадий. Там стоит секретарь горкома партии товарищ Нечаев. А постороннего… нет, не вижу.
— Что? — опешил Аркадий. — Секретарь горкома? В белой рубашке?
— Да, товарищ Нечаев. Разве ты ни разу не видел его?
Аркадий снова хлопнул себя ладонью — только теперь по щеке. Этим он не ограничился. Изумленно свистнув, шлепнул и по другой.
— Оболту-у-ус! — простонал он, страдальчески сморщив лицо. — Что я ему наговори-ил! Что наговорил!..
— О чем ты? — встревожился Борис.
— У меня случилось событие, Борис! Ты подожди… Я вспотел что-то, — забормотал Аркадий. — Жарко все-таки и
