Шрифт:
Закладка:
— Да, — залилась румянцем Соня.
— Буржуйские условия! Нет, я на таких перинах не улежал бы. Миллионы людей на земном шаре спят на голом полу, на земле, в общем, где попало. Нет, я принципиально против перин, потому что тут забудешь про освобождение человечества!
И Аркадий сурово посмотрел на Соню.
— Эта мысль как-то не приходила мне в голову, — пуще прежнего краснея, сказала Соня. — Я не думала, что мягкая постель может играть какую-то роль…
— Ты думаешь, Ленин спал на мягкой постели? — спросил Аркадий, приняв позу члена революционного конвента[36]. — Нет! — Но тут же он смягчился и прибавил — Впрочем, ты женщина… слабый пол. А я имею в виду мужчин.
— Ты отказываешь нам в праве на мужество, — укоризненно прошептала Соня. — Нагнись.
Аркадий безропотно наклонил голову, и Соня, взяв с туалетного столика гребенку, старательно расчесала его кудри.
— И еще, — сказала она, потянувшись за маленьким пульверизатором с одеколоном.
Аркадий шарахнулся от глазка пульверизатора, как от гремучей змеи.
— Еще этой заразы не хватало! — закричал он. — Ты мне брось! Сразу видно, что мамаша твоя вышла из богатого класса!
— Как ты меня обижаешь! — воскликнула Соня, сразу вся потускнев. — Зачем ты?.. Я знаю, что тебе плохо… но я ведь мало виновата в этом.
Аркадий медленно опустился на стул, выдавил после недолгого молчания:
— Тоска-а! Почитай мне стихи, что ли. Какие-нибудь такие…
Соня уже не раз читала ему стихи. А еще раньше он с затаенным дыханием слушал ее на школьных вечерах. Она читала тихим голосом, никогда не подымаясь до крика, но в приглушенных интонациях слышались и торжественные возгласы, и гул набата, и стоны смертельного испуга. Соня умела передать чувства человека. На олимпиадах она занимала первые места. Ей пророчили славу артистки.
— Что же почитать тебе? — спросила она.
— Ну хотя бы… Вот:
Нас водила молодость
В сабельный поход…[37]
— «Смерть пионерки». Сколько раз я тебе читала Багрицкого, а ты даже не спросил, кто написал, — грустно сказала Соня. — Мы читаем книги и не обращаем внимания на авторов.
— Багрицкого мы в школе изучали, что же спрашивать? Здорово пишет. Зажигательно.
— По тебе это мало заметно.
— Я в душе переживаю, — сообщил Аркадий.
— Ладно, я прочту тебе стихотворение… Оно называется «Кукла». Его написал поэт Дмитрий Кедрин.
— Что-о? — Аркадий был оскорблен. — Детские стихи. Почитай что-нибудь серьезное.
— Это — серьезное, Аркадий. Послушай.
Соня встала перед Аркадием, опустила голову и сказала:
Как темно в этом доме!
Тут царствует грузчик багровый…[38]
Аркадий вздрогнул, с изумлением посмотрел на Соню и замер.
А Соня тихонько продолжала:
Под нетрезвую руку
Тебя колотивший не раз…
На окне моем — кукла.
От этой красотки безбровой,
Как тебе оторвать
Васильки загоревшихся глаз?
Соня глядела в пол. Губы ее чуть-чуть шевелились. Руки были опущены, пальцы медленно перебирали складки платья.
Что ж!
Прильни к моим стеклам
И красные пальчики высунь…
Пес мой куклу изгрыз,
На подстилке ее теребя.
Кукле много недель,
Кукла стала курносой и лысой.
Но не все ли равно?
Как она взволновала тебя!
Соня вздохнула, помолчала и негромко начала опять:
Лишь однажды я видел:
Блистали в такой же заботе
Эти синие очи,
Когда у соседских ворот
Говорил с тобой мальчик,
Что в каменном доме напротив
Красный галстучек носит,
Задорные песни поет.
Соня нетерпеливо тряхнула головой, будто отгоняя что-то, отшвыривая от себя. Ладошки ее и пальцы плотно прижимались к ногам:
Как темно в этом доме! —
гневно, с болью, но тихо, очень тихо повторила она.
Ворвись в эту нору сырую
Ты, о время мое!
Размечи этот нищий уют!
Аркадий глядел на чуткие пальцы Сони, не замечая, что руки его сжимаются в кулаки, локти напряженно упираются в колени. Губы Аркадия сдавливались.
Дорогая моя! —
с нежной горечью сказала Соня, по-прежнему не повышая голоса и не отрывая глаз от пола,—
Что же будет с тобой?
Неужели
И тебе между них
Суждена эта горькая часть?
Неужели и ты
В этой доле, что смерти тяжеле
В девять — пить,
В десять — врать,
И в двенадцать
Научишься красть?
Соня снова вздохнула, теперь облегченно, гордые, властные и почти торжественные интонации просочились в ее голос.
Нет, моя дорогая!
Прекрасная нежность во взорах
Той великой страны,
Что качала твою колыбель!
След труда и борьбы —
На руках ее известь и порох,
И под этой рукой
Этой доли
Бояться тебе ль?
Соня первый раз поглядела на Аркадия, подалась к нему всем телом, заговорила почти шепотом, страстно и требовательно:
Для того ли, скажи,
Чтобы в ужасе
С черствою коркой
Ты бежала в чулан
Под хмельную отцовскую дичь, —
Надрывался Дзержинский,
Выкашливал легкие Горький,
Десять жизней людских
Отработал Владимир Ильич!
Аркадий закусил нижнюю губу, лицо его непроизвольно перекашивалось и сжималось, как от боли Он отворачивался. Глаза у него загорались блеском, напоминающим солнечный свет на воде.
А Соня, глядя в лицо ему, с закипающим гневом говорила:
И когда сквозь дремоту
Опять я услышу, что начат
Полуночный содом,
Что орет забудлыга-отец,
Что валится посуда,
Что голос твой тоненький плачет, —
О, терпенье мое,
Оборвешься же ты наконец!
Аркадий, то ли простонав, то ли всхлипнув, вскочил со стула, неуверенным шагом подошел к окну, вцепился в подоконник рукой и прижал к стеклу горячую щеку. Соня повернулась, шагнула к нему, не подымая рук и не делая ни одного лишнего движения, грозным, и печальным, и в то же время ликующим голосом, которого не расслышали бы и в третьем ряду от сцены, дарила счастье и выносила последний приговор:
