Женя понимала, что в пылком, впечатлительном сердце ее теплится какое-то чувство, то вспыхивая, то замирая. Иногда ей казалось, что это чувство — самая настоящая большая любовь. Но ведь двух человек любить нельзя. А у Жени выходило, что она любит и Сашу и Костика сразу. В таком случае, любовь ли это?..

Женя растерялась и прошептала:

— Мамочка… я не знаю. Они мне нравятся… оба.

— Ой, дурочка! — с ужасом сказала мать.

— Это странно, да? Да, — не дожидаясь ответа матери, прошептала Женя, — странно! Но что же я сделаю с собой? Уж такая я уродилась!..

Она увидела в зеркале отображение своего в этот миг задумчивого, лукавого, встревоженного лица и чуть не расхохоталась.

Нет, она не чувствовала ничего странного в том, что ей нравятся двое. Она не хотела знать никаких законов. Правила? Какое ей дело до правил!

— Но один тебе нравится больше? — настоятельно спрашивала мать. — Кто? Костик?

— Он?

Женя помедлила.

«Неужели мама хочет услышать от меня это имя — Костик? Она его, по-моему, не очень-то радушно встречает».

— А кто тебе больше нравится? — решила схитрить Женя. — Саша или…

Мать поспешно перебила ее:

— Саша лучше!

Это было сказано с нажимом, строго, почти требовательно.

— Но почему же? — капризно надула губы Женя.

Если бы мать назвала Костика, Женя почти так же спросила бы и надула губы.

— Человека сразу видно, дочка.

— Ну и хорошо, — согласилась Женя.

Зажмурив глаза, она снова положила голову на материнское плечо и зашептала:

— Он, правда, хороший парень… Да? Потом, мамочка, уговоримся: вы не будете больше следить за мной, а будете верить мне.

— Ой, лиска, как подлизалась! — прижав дочь к груди, воскликнула Мария Ивановна.

НЕПРИЯТНЫЙ УХАЖЕР

Как всегда, 30 августа учащиеся Ленинской школы приходили в свои классы. Это был день первой переклички, разговоров, праздничного смеха и затаенных взглядов: а какая ты стала за эти три быстротечных месяца?..

30 августа — расчудеснейший день!

Но для Жени Румянцевой он начался неудачно.

У нее была одна тайна, которую она скрывала даже от верных друзей. Это была не очень страшная тайна. Но все-таки неприятная.

Женю преследовал Фима Кисиль.

Это было уж-ж-жасно!

Кисиль прохаживался по тротуару. Взад-вперед, взад-вперед, как заведенная машина. В своей шляпе. В ботинках с галошами. А на груди — галстук?.. Скорее всего — шарф. Конечно, шарф! Ну что за стиль такой!.. Впрочем, с сумасшедшего спрос мал. Он может и кастрюлю надеть…

Кисиль увидел Женю и поклонился, сверкая улыбкой. Наконец-то он дождался появления своей юной Дульцинеи[32]!

Женя неохотно кивнула, самолюбиво закусила губу и молча пошла по улице.

«Почему он ходит за мной? — с раздражением думала она. — Из чувства благодарности? Но ведь это уж слишком!..»

Как-то Женя пристыдила знакомых мальчишек, крикливой стайкой налетевших на Фиму, и с тех пор Кисиль неутомимо преследовал девушку. При каждой встрече он улыбался ей, как близкой знакомой, и плелся за ней, вынуждая на разговор. Идти с ним было так неудобно! Но сказать прямо, что она не считает нужным знаться с ним, Женя из деликатности все не решалась.

В конце концов он стал приходить к крыльцу. Если бы он был нормальным человеком, Женя показала бы ему, где раки зимуют!..

Теперь, как и обычно, он догнал ее и услужливо спросил:

— Вы спешите?

— Да, я спешу, — с вызовом проговорила Женя.

— Можно пройти через площадь… Мне кажется, будет ближе… Пойдемте через площадь?

— Нет, Фима, я предпочитаю здесь… И вообще…

Надо же, надо же сказать ему!

Она остановилась и посмотрела на него, как на преступника. Губы у нее дрожали.

— И вообще, — повторила она громче, в упор глядя на незадачливого ухажера, — я бы хотела идти одна.

Кисиль молчал. Он стоял, склонив голову. Серое обрюзгшее лицо его выражало печаль.

— Я прошу вас, не подкарауливайте больше меня! — вынесла свой приговор Женя.

— Послушайте, Женя…

— Я же сказала вам, Фима!

— Разрешите пару слов?

— Ну?

— Если верить пифагорийцам[33], то в мире через определенный промежуток времени все занимает прежнее место. Все приходит обратно с последовательностью времен года: вещи и явления, люди и события…

— Какое же отношение к нашему разговору имеют пифагорийцы?

— Может, вам рассказать о пифагорийцах?

— Не надо.

— Пару слов. Вам ясно будет, если я скажу, что несколько лет тому назад, — у меня ведь было счастливое время, я уверяю вас, — я имел счастье знать женщину, которая очень походила на вас. Это было хорошее время для меня. Время, которое, может, не вернется, а может, наступит снова… Вы же человек, женщина, послушайте человеческую душу, которая страдает…

— Ой, зачем все это! — решительно крикнула Женя и пошла еще быстрее.

— Женя, умоляю вас!..

Но все, что могла сказать Женя, она уже сказала. Кисилю оставалось одно: уйти. Он же упрямо следовал за девушкой.

Как ненавидела его сейчас Женя!

Что же ей оставалось делать?

РЫЦАРЬ АРКАДИЙ ЮКОВ

— Аркадий, Аркадий!..

— Женька! Что с тобой?.. На тебе лица нет!

— Ты понимаешь, ты понимаешь!..

— Да что?

— Ты сзади никого не видишь?

— Никого.

— А я вижу, я вижу!..

— Ни одного живого человека, даю голову на отсечение. Только Фима Кисиль.

— Так я и знала. Я спиной чувствовала!

— У тебя температура, да?

— Ты понимаешь, он меня преследует! Он меня уже давно преследует!

— Кто? Фима?

— Да.

— Врешь?

— Честное слово!

— Ты его обидела?

— Что ты! Он, наверное, в меня… Ты даешь слово, что никому не расскажешь?

— Убей меня небесный гром на этом самом месте! Честное комсомольское!

— Он, наверное, в меня влюблен, вот что!

— Ну да-а-а?!

Аркадий, сраженный наповал этим известием, сел на землю и захохотал.

Они встретились неподалеку от школы, у входа в липовую аллею.

Аркадий хохотал.

У Жени гневно дрогнули брови.

— Аркадий! — воскликнула она. — Если ты просмеешься еще хоть одну секунду, я тебя возненавижу! Этот человек отравляет мне жизнь. Я боюсь теперь ходить по улицам. Он совсем не похож на сумасшедшего, когда говорит со мной, я его боюсь! Он рассказывает мне о какой-то женщине, о пифагорийцах!..

Аркадий понял, что Женя не шутит и дело серьезное. Он вскочил и сказал:

— Вот я ему морду набью!

— Морду не надо, ты скажи ему что-нибудь. Пожалуйста, Аркадий, что-нибудь такое…

— Горяченькое?

— Чтобы он отвязался. Кстати, кто такие пифагорийцы.

— Народность какая-нибудь, — сказал Аркадий.

— Да нет, это из истории. — Женя оглянулась и простонала: — Стоит, сто-ит!

— Сейчас он ляжет, гром-труба! — пообещал Аркадий и двинулся на сближение с Фимой.

Почувствовав намерения Аркадия, Кисиль