– О-о! – вытаращил глаза Степан, завидев Ладежина, – как заправский дачник, он сидел на веранде и, отмахиваясь от комарья, попивал чаёк. – Какие гости! Наташа! – Это он крикнул в отворённую, завешанную марлей дверь. – Ты посмотри! – Вскочил, обронил с плеч вафельное полотенце, схватил Ладежина за руку, потом заключил в объятия. Седая борода колола Ладежину плечо, видать, только что была пострижена. Ладежин слегка отстранился. Траченная временем голова Степана лоснилась от пота, волос на ней почти не осталось. Глаза глубоко запали, словно ушли в себя. А улыбка осталась прежней.

Когда-то в юности Ладежин со Степаном вместе работали на заводе. Производство было вредное, Ладежин, проработав пару лет, ушёл. А Степан так и протрубил там до конца, выйдя на пенсию раньше принятого срока.

На верандочку, запахивая на ходу халат, выплыла румяная распаренная женщина.

– Витечка! – всплеснула она полными руками. – А мы только что из бани, – она коснулась обмотанной полотенцем головы: – Здравствуй, дорогой! Вот радость-то! Ну, молодец! А то мы всё одни да одни…

– Так… с легким паром! – немного невпопад сказал Ладежин и впервые за этот день слабо улыбнулся.

– Спасибо! – дружно откликнулись хозяева. Степан хлопнул Ладежина по плечу:

– Сегодня же суббота – банный день. Сейчас тоже пойдёшь… Пойдешь? С дороги-то хорошо. – И уже деловито добавил: – Собери ему, Наташа, чего… А я веничком похвощу. Идёт?

Ладежин протянул пакет – на станции он купил бутылку водки, огурцов, помидоров, тушёнки и рыбных консервов.

– Со своим самоваром, – оценивающе всхохотнул Степан. – Обижаешь, – но судя по глазам, остался доволен. – Водочку потом… Надеюсь, не «балованная». А то травят сейчас… Я её в погребок поставлю. Сегодня у Наташиной приятельницы именины. Мы приглашены, – он повел рукой, дескать, и ты тоже. – Так что прихватим. А сейчас – баня.

Баня стояла на задворках, недалеко от колодца. Она была маленькая, пар держала хорошо. И веничек оказался знатный, свеженький, шелковистый – даже запаривать не понадобилось. А уж Степан расстарался – напарил друга всласть.

Разомлевший Ладежин, сидя на приступке баньки, пил смородиновый квас. Сердечная смута, донимавшая с утра, отпустила, но не до конца. Он выложил Степану то, что его мучило. Тот оценил по-своему.

– С детьми тяжело, Витек. А без детей… – Он махнул рукой. – Что тут посоветуешь… Жди да терпи. Может, оно и образуется. Жизнь, она штука круглая. То так накатит, то этак. – Малость помолчал и чуть тише добавил: – Помнишь, мы с тобой в трюме сидели, и ты… Я почему запомнил, что в трюме – слова твои были необычные. Доживу, мол, до сорока – и баста. У нас же тогда была уйма времени, вся жизнь. По восемнадцать было… Может, и сын твой так…

Потом они перешли в дом. Степан достал початую бутылку. Выпили.

– После баньки грех не принять, – это, похоже, больше предназначалось не гостю, а жене. – По чуток перед дорожкой. – Но когда Наталья ушла, чтобы помочь имениннице накрывать на стол, Степан плеснул еще: – Чтоб не хромать на вторую ногу.

Дорожка к дому именинницы вилась вокруг озера – дача стояла на противоположной его стороне.

– Можно бы на судне, – Степан показал на резиновую лодку, что грузно висела под навесом, – да возиться долго. А так прогуляемся, местность оценишь. Да и лапсердак жалко, – он одернул чёрный парадный пиджак. – Другого-то теперь не купишь…

Они шли по тропинке гуськом: впереди Степан, за ним Ладежин. Дорожка вилась среди кустарника. Местами на пути темнела гарь, где повыше – зеленели картофельные гряды, местами темнели развалины бараков. За очередной грядой ивняка показались покосившиеся столбы, с которых свисали охвостья колючей проволоки. Тропинка тут сузилась. Дальше темнела полная воды бочага. Степан подался влево, где тянулась шеренга прямоугольных бугорков. Ладежин покосился на эти бугорки, помешкал и отклонился вправо. Почва под ногами была твёрдая. Но неожиданно он вскрикнул. Из земли торчал кусок колючей проволоки, на него Ладежин и напоролся. Степан кинулся на помощь, кивнул на трухлявое бревно, велел сесть и разуться. Ладежин подчинился. Ранка на стопе оказалась небольшой, но проволока была ржавая. Степан зажал двумя пальцами пораненное место и стал выдавливать кровь. Крови было немного. Тогда он нагнулся и принялся высасывать ее. Ладежину сделалось неловко.

– Не дергайся, – Степан сплюнул бурый сгусток и снова приник к ранке.

– Ахиллесова пята, – смущенный его поступком, буркнул Ладежин.

– Ничего, – сплюнул Степан, – до свадьбы заживет. – Он усмехнулся. – Я имею в виду сына.

Ладежин поморщился. Степан понял по-своему:

– Дергает? Ничего, брат… Сейчас подорожник прилепим. Мигом затянет.

Дом, куда они пришли, светился свежим тёсом, пеной стружки, клубившейся повсюду. Сооружение выглядело странно: рубленый куб, над ним поменьше – другой. Не хватало только куполка с крестом. А так – ни дать ни взять – часовня. И ещё одно отметил Ладежин. Светлым сруб был только поверху. А нижние венцы и фундамент были сложены из старых бревен, видимо, перетянутых из лагерного жилья.

Из дома глухо доносились голоса. Степан скинул на крыльце башмаки и вошёл в сени. Ладежин присел на ступеньку, поправил подорожник, который сбился во время ходьбы, и – тоже в носках – последовал за другом.

За столом напротив входа сидели несколько человек. Ладежин поздоровался, раздел куртку, повесил её на гвоздик возле двери. Степан держался по-свойски. Он разом заговорил со всеми, клонясь то в одну, то в другую сторону, одновременно устраивая на лавку друга и мостясь сам.

– Вот это именинница, – он показал на женщину, сидевшую напротив. – Звать Евгения Фёдоровна. Наш Айболит.

– Скорей обезьянка Айболита, – поправляя очки, чуть флегматично отозвалась именинница. Что она имела в виду, Ладежин не понял. Возраста она была немалого – ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти. Но выглядела ещё вполне привлекательно: короткая стрижка, чуть сухощавое лицо, аккуратный нос, правильно очерченные губы, за толстыми стеклами очков умные тёмные глаза.

– А это… – Степан кивнул на мужчину, сидевшего слева от именинницы, тот тряхнул всклокоченной шевелюрой, деранул раздвоенную по-макаровски клочковатую бороду – этакий стрелец с картины «Утро стрелецкой казни» – и отрекомендовался сам:

– Володя меня зовут.

Справа сидела Наталья, Степанова жена, что он дурашливо засвидетельствовал. Возле неё – молодая особа, не то Лина, не то Липа, Ладежин не разобрал. Белокожая брюнетка, она походила на фарфоровую статуэтку. Большие навыкате глаза придавали ее кукольно-правильному лицу удивленное, вопрошающее выражение. А ещё тут вились дети: светленькая девочка лет десяти и совсем маленькая кроха.

Подняли за виновницу торжества. Ладежин пожелал крепости и дому, и хозяйке. Дружно выпили, застучали вилками. Ладежин почувствовал, что проголодался, нацелился на кусок жареного мяса – оно оказалось жестким, но он не отступил. Слушал