– У кого закончилось, а кому ещё с супругой объясняться… – пожал плечами Хак.

Знакомый, наслышанный о Машиных подвигах, многозначительно присвистнул: – Даааа, это серьёзно! Вот, почему я и не женюсь! Сам себе хозяин!

– Как бы и мне самому себе хозяином обратно не остаться, – пробормотал Хантеров, садясь в машину. – Машка запросто могла решить, что ей вот это вот всё сто лет не нужно!

Нет, он опять не попал на дачу – пришлось ехать сначала за их бывшим начальником гаража, которого креативный Хаковский зам довёл до нервного срыва, показываясь каждый раз, когда начгар думал, что он точно-точно скрылся и спасся.

На самом-то деле, Игорь Игоревич Палашов ничего такого ужасного и не делал, просто беззвучно появлялся около предателя и пристально, нехорошим взглядом, старательно скопированным у Хака, смотрел на него, пока тот с воем не кидался бежать прочь.

После того, как нечистоплотный любитель денег обнаружил преследователя на лестничной клетке собственного дома, у дома зазнобы, на соседней ступеньке эскалатора метро, на стоянке около личной машины начальника гаража, у борта речного трамвайчика, курсирующего по Москве-реке, в соседнем ряду вагона электрички, едущей в произвольно выбранном направлении, в тамбуре поезда в Красноярск и начал кидаться на невинных пассажиров с воплями «я знаю, знаю, вы все – он», Хаку с сопровождающими пришлось забирать его из местного полицейского участка под расписку и везти на оздоровительные мероприятия к его жене и тёще.

– Понимаете, мы его уволили – он продал ценнейшую информацию нашим конкурентам. Задорого продал. Так что его под суд бы… Куда деньги дел? Вот уж не знаю. Это вы у него сами спрашивайте.

Судя по тоскливому вою предателя, разносящемуся по деревне, жена начала с пристрастием спрашивать его «о главном», как только за Хантеровым и его помощниками закрылась калитка.

– Игорь, а куда он деньги-то дел, кстати?

– Скинул за мусоропровод в доме его дамы сердца. У него там нычка. Я изъял, разумеется.

– Вот и правильно – отвезёшь в подшефный дом престарелых, там найдут куда применить. А этому типу деньги уже не помогут! Я его сначала думал в полицию сдать, но его показания там уже никому не нужны, и он бы легко отделался! А от такой супружницы и её матушки живым, целым и невредимым ему не уйти. Да, кстати, проследи, чтобы то, что от него останется, имело дальнейшие проблемы с трудоустройством. Нельзя же, чтобы он на прежнюю должность претендовал – продавать работодателей и дальше будет! Впрочем, скорее всего, ждёт его длительное лечение по линии психиатрии. Надо же… Такой подлый и таким нервно-неустойчивым оказался.

После всего этого Хаку ещё пришлось доехать до работы и разобраться там с накопившимися срочными делами, а под вечер, когда они закончились, он в очередной раз позвонил Маше, услышал её сотое нейтральное «хорошо» и затосковал.

– Что ты тих, как день ненастный? – спросил его Миронов, осторожно заглянувший в кабинет приятеля.

– Веришь? Боюсь домой ехать… Маша так вежлива, что дело отчётливо пахнет керосином!

– Ну что ты хочешь, после такого ужаса и стресса…

– Да я всё понимаю. Более того, понимаю и то, что она имеет полное право меня в этом винить! Это же со мной хотели свести счёты …

– Думаешь, разорвёт отношения?

– Не знаю… Серёга говорит, что она тихая-тихая и такая спокойная, что ему аж страшновато.

Мужчины понимающе переглянулись.

– Нда… Лучше бы поскандалила! Ты, кстати, чувствуешь себя как? Скандал переживёшь, если что? Я имею ввиду скандал в Машином исполнении… – уточнил Миронов.

– Подразумеваешь битьё мною машин и дорожных покрытий? Неее, это Машка так среагировала от ужаса и шока… Но вообще-то вот это тихое её поведение, конечно, меня сильно настораживает. Ладно, поеду я, и будь что будет!

Настороженность Хантерова взвыла корабельной сиреной, когда Маша непоколебимо спокойно встретила его на крыльце, уточнила, будет ли он ужинать, выслушала его подробный рассказ о том, как всё получилось, и известие о том, что все враги повержены, и всё это вполне себе тихо и мирно. С полным ощущением того, что она вообще где-то не тут!

– Маш, может ты со мной поговорить хочешь? – крайне аккуратно уточнил Хантеров, когда дети разошлись по своим комнатам.

– Может и хочу, но пока не буду! – Маша упорно на него не смотрела. – И вообще, раз опасности больше нет, я хочу кое-куда сходить. Одна.

– Хорошо, как скажешь. А куда?

– Туда, куда мне нужно! – Маша очень старательно держала себя в руках. Так старательно, что разбила две тарелки о край раковины и даже не сразу поняла, что у неё в руках осколки. – Иди спать, не жди меня!

Хантеров даже спорить не решился… Куда уж тут выпендриваться, когда рядом бомба с тикающим механизмом и ни одного сапёра поблизости.

Он исполнительно убрался в спальную и вскоре оттуда донеслось похрапывание, вызвавшее у Маши горькую усмешку.

– Палится Хунта! Он так старательно изображает сон… Правда, не знает, что спит-то всегда бесшумно. Так, пора мне, а то будут жертвы и глобальные разрушения.

Она переоделась, прихватила небольшой рюкзачок, очень тихо вышла из дома, выскользнула из калитки, совсем не удивившись тому, что за ней по пятам трусит Малк, а в кустах шуршит, отбиваясь от тучи комаров, ответственный Иван.

– Вань, иди спать. Твой дядя сказал, что все враги закончились, так что я на пробежку.

– Ночью? Одна?

– Почему одна? С Малком. Вань, я тебя очень прошу… Не попадайся мне сейчас под ноги и под руки тоже не стоит. А ещё лучше, пойди и спроси у дяди.

– Так он же спит!

– Ничего он не спит – очень старательно изображает сон. Так что можешь сбегать и уточнить.

Наивный Иван, понадеявшись на то, что в любом случае Машу-то догонит, метнулся к дому, а когда, наткнувшись на полностью одетого Хантерова, выскочил обратно вместе с ним, Маши уже и след простыл.

У каждого человека есть кое-что очень-очень личное. Такое, что даже самым близким показывать не надо. Нет, не потому что это как-то постыдно, а просто потому, что касается только вас и никого больше.

Это личное надо знать в лицо, узнавать его шаги, понимать, как с ним общаться – общаться с самим собой.

Маша себя знала… Она много чего могла делать, многое умела выносить, но наступал какой-то предел, когда внутри закручивалась спиралью ярость уже на любого, кто подходит слишком близко, на всех, кто её беспокоит, когда она сама уже на грани, когда сил нет совсем, когда ей бы