но преданная своему делу группа теоретиков образования по-прежнему пропагандирует идеи Каунтса, отстаивая применимость его работ и сегодня. Для этих сторонников десятилетнее увлечение Каунтса СССР является чем-то вроде магнита, притяжение которого лишь частично смягчается его позднейшим антикоммунизмом. Стремясь объяснить его энтузиазм в отношении СССР, эти авторы настаивают на том, что Каунтса вдохновлял не коммунизм, а перспективы советской модернизации[377]. Хотя сторонники точно описывают основную сферу интересов Каунтса, они не углубляются в полной мере в его аргументацию. Создание индустриального общества, как призывал Сталин в первом пятилетнем плане, должно было не только посадить крестьян на тракторы, но и превратить их в современных людей. Индустриализм мог бы устранить природные черты русских, которые в прошлом их ограничивали. Переделать русских – как и переделать русское общество – было непростой и небезболезненной задачей. Но Каунтс был так же уверен в силе модернизации, как и в готовности советских лидеров навязывать современные методы. Всегда настроенный по поводу идеологии более спокойно, чем Дьюи, Каунтс не игнорировал принудительные аспекты этой революции. Как и Чейз, он отделял советские методы от советской идеологии, отодвинув политику в сторону. И все же взгляды Каунтса отличались от взглядов Чейза утверждением, что вековые русские черты могут быть перекованы в горниле промышленной жизни.

Некоторые американские ученые делали схожие заявления о якобы азиатском характере России, предполагая, что азиатские характеристики также могут исчезнуть в ходе индустриализации. Азия в трудах этих ученых больше не определялась как неподвижный континент или врожденная черта характера. Вместо этого она стала этапом экономического и социального развития.

Брюс Хоппер, политолог из Гарварда, сделал казавшиеся фиксированными географические категории более гибкими. Он стремился стать одним из первых в Соединенных Штатах экспертов по России, прошедших обучение в университете. Карьера Хоппера началась при содействии Арчибальда Кэри Кулиджа, который руководил его студенческой и аспирантской работой, организовал его единственное значительное назначение за пределами Гарварда (в качестве исследователя в Москве в конце 1920-х годов) и помог ему получить первое назначение в самом Гарварде. Хоппер использовал свое пребывание в Москве для работы над диссертацией о советской экономической политике. К тому времени, когда срок его стипендии истек и его диссертация была завершена, Кулидж уже умер. Назначенный в правительственный департамент Гарварда в 1930 году, Хоппер оставался там в течение трех десятилетий. Как любезно заметил его младший коллега Адам Улам, «научная работа Хоппера не особо отличалась навязчивыми примечаниями». Действительно, сноски (или даже факты) прерывали поток мысли Хоппера редко. Его сильной стороной было чтение лекций; студенты – среди них Джон Ф. Кеннеди – стекались на его курсы. Таких педагогических талантов было недостаточно для продвижения в Гарварде в 1930-е годы. Несмотря на все усилия друзей с хорошими связями, таких как Уолтер Липпман и Гамильтон Фиш Армстронг, Хоппер так и не получил долгожданного повышения до полного профессора[378].

Несмотря на эти трудности в своем университете, Хоппер установил обширные и прочные контакты в рамках группы, которую он назвал «эзотерическим культом» русистов. Хорошо вписавшись в социальный водоворот эмигрантской Москвы, Хоппер часто бывал в доме Уильяма Генри и Сони Чемберлин, а также в холостяцких квартирах Уолтера Дюранти (Москва) и Х. Р. Никербокера (Берлин)[379]. Еще до того, как Джордж Фрост Кеннан совершил свою первую поездку в Москву в 1933 году, он и другие дипломаты поддерживали тесные контакты с Хоппером, который отправлял конфиденциальные и информативные послания должностным лицам Госдепартамента – Кеннану, Джону Уайли и Лою Хендерсону. Когда Келли, руководитель восточноевропейского отдела Госдепартамента, созвал «круглый стол экспертов», Хоппер был среди присутствовавших[380]. Кроме того, Хоппер поддерживал тесные контакты с журналистами широкого круга, такими как Армстронг, который просил его проверить рукописи о России для «Foreign Affairs», и Липпман [Armstrong 1971: 190, 411, 454]. Эти контакты не избавили Хоппера от критики его научной работы; действительно, один ученый назвал работу «легкомысленной». Однако большинство участников этого экспертного культа были более великодушны[381].

Возможно, эта широкая сеть знакомств отвлекла Хоппера от серьезной научной работы. Так или иначе, его главная книга основана не на его исследованиях, проведенных в Москве, а на серии лекций, прочитанных в 1930 году. В этой книге, наряду со статьями в «Foreign Affairs» (под редакцией Армстронга после смерти Кулиджа в 1928 году), подчеркивались проблемы индустриализации среди «отсталых народов», таких как русские. Если Кулидж утверждал, что Петр Великий заменил столетия «азиатского деспотизма» современным государством, то Хоппер писал, что большевики приносили европейскую современность в отсталую Азию. Но в то время как Кулидж утверждал, что Петр «европеизировал» небольшую прослойку элиты, Хоппер отметил усилия большевиков по распространению европейских обычаев на все население Советского Союза.

Хотя категория Азии на первый взгляд подразумевала фиксированные расовые понятия, Хоппер использовал гораздо менее жесткое понимание географии, в которой классификации относились к развитию, а не только к территории. Кулидж использовал Азию для обозначения политической системы; его студент – для экономической. Советская Россия, по мнению Хоппера, представляла собой «промежуточную станцию между передовым Западом и отсталым Востоком», хотя она двигалась, в результате своего рода континентального сдвига, в западном направлении. Россия, расположенная между промышленными странами Запада и отсталыми странами и колониями Востока, особенно хорошо подходила для того, чтобы привнести индустриализм в отсталые народы. Благодаря советской индустриализации, продолжал Хоппер, «старый Восток становится новым Западом». Страны, некогда бывшие частью Азии, могли стать Западом путем индустриализации.

И это касалось не только стран, но и отдельных людей. Для Хоппера трансформация отсталой Азии виделась как экономической, так и социальной. Он предложил свой вариант взгляда Каунтса, что психологическая революция в России будет сопровождать экономическую, но он придал этому географический характер. Хоппер писал, что русские плохо приспособлены к промышленной жизни из-за своего восточного расположения. Таким образом, сделать Россию западной и современной было равносильно изменению «духа народов Востока». Хоппер не видел парадокса в своих взглядах. Как и Хантингтон, он приписывал национальный характер климату и топографии – и все же он ожидал, что характер изменится посредством экономических обстоятельств.

Распространение индустриализации сопровождалось своими опасностями для Соединенных Штатов. Как и Брайс Гувер, Хоппер одновременно предсказывал и опасался роста советской экономической мощи, видя в этом угрозу американским политическим и экономическим интересам в Азии. Тем не менее он смело предсказал, что советская индустриализация увенчается успехом, в конечном счете превратив Азию в поле битвы между экономическими системами[382].

Мысль о слиянии географических понятий и экономического развития, которую выдвинул Хоппер, еще дальше развил Ханс Кон. Кон, чешский беженец, прибыл в Соединенные Штаты в 1933 году после бурной юности, которую он провел на службе в Чешском легионе в Сибири во время Гражданской войны в России. Прежде чем в 1944 году выпустить свою классическую работу о национализме, Кон много писал как о происходящем в Азии, так и о Советском Союзе. Его исследования в середине 1930-х годов были сосредоточены на том, что он называл «европеизацией Востока». Хотя он признал, что у этого выражения были критики, Кон настаивал на ее полезности для описания прихода рациональности, индивидуализма и индустриализма в ранее отсталые страны. В другом месте он отмечал трансформацию азиатских культур в чисто западном русле, называя этот процесс «духовной победой динамичной цивилизации Запада над статичной цивилизацией Востока». Он цитировал марксистский нарратив, согласно которому буржуазия распространяет индустриализацию по всему миру, уничтожая или объединяя традиционные общества по