Шрифт:
Закладка:
За плечом начальника появляется удивленное лицо охранника. Тоже из новеньких, Архат Евсеевич ему не знаком.
– Что происходит? – интересуется охранник. На самом деле, ему плевать, конечно. Но до конца смены четыре часа, надо соответствовать. – Кто курил в помещении?
Архат Евсеевич ласково ему улыбается.
– Мы ж тебя… Год назад. Честь по чести! На венок скинулись, жене деньги на карточку… – начинает бубнить Петр. Он бледен и растерян. – Ты ж умер, Евсеич!
– Ну да, – отвечает тот. – А теперь зомби апокалипсис наступил! Судный, понимаешь, день. Ты телевизор не смотришь, что ли? Не просветляешься?
Архат Евсеевич довольно смеется.
Охранник задумчиво чешет нос и решительно отодвигает начальника, чтобы зайти в кабинет.
– Пойдемте, уважаемый, на выход! – говорит он и вежливо, но твердо берет посетителя за плечо. – Не мешайте работе организации.
– Да кому я мешаю? – искренне удивляется тот. – Здесь отродясь ничего важного не происходило. Кому они нужны, ваши покаяния-просветления? В рассрочку и кредит. Воздух продаете. Со страхованием жизни. Захотелось зайти, вспомнить, как оно тут было раньше. А ничего, в общем-то, и не поменялось!
Повинуясь охраннику, он встает со стула. На сидении остается несколько длинных шевелящихся червей.
– Архат Евсеевич! Дорогой! Иди уже, а? – мучительно кривясь, просит начальник. – Телевизор я смотрю, знаю… Только, это. Ну, просто не думал, что так оно… Как вот ты.
Запутавшись в мыслях, он затихает.
Архат Евсеевич с достоинством, хоть и под конвоем, проходит мимо и шагает на выход. При каждом шаге из штанин падают черви, куски бурой кожи и какая-то труха. В воздухе стоит запах мокрой земли, как в лесу после дождя.
– Почему вы курите?! – неожиданно спрашивает паренек. – Вы же мертвый!
– Хочется, – честно отвечает Архат Евсеевич. – Говна в организме не хватает. Ты же, вот, бухаешь с тоски? Значит, должен понять. Человеку в любом состоянии нужно некое дерьмецо, иначе неправильно как-то. Неуютно.
Перед входной дверью он берет со стойки рекламный буклет с броской надписью «Чистилище Inc». Сует в карман.
На память, а также если вдруг опять ностальгия накроет.
Яблоки
– Па-а-литра! Нет – пол-литра, во!
Солнце отражается на стаканах, наливается в них блестящей водой, искрит. Отец берет один и смотрит на просвет. Лишенный солнечной радуги, граненый становится обычным куском стекла: залапанным, с щербатым краем. И совершенно пустым, как и остальные – вся магия была в свете.
– Нет, так некрасиво…
Он почти кидает жалобно звякнувший об остальных стакан на стол и уходит из кухни. Здесь женская территория, сюда – только пожрать. Или выпить, но отец два года как подшился.
В квартире жарко и как-то пусто.
Нет, мебель – на месте, людей маловато. Сын и дочь на работе, жена оформляет некие таинственные бумажки, чтобы меньше платить за коммуналку. Процесс длительный и – как кажется отцу – не всегда протекает в кабинетах и коридорах. Ему давно кажется, что часть времени уходит на соседа, но… Не поймана, не застигнута.
Даже бабка куда-то делась. На базар что ли похромала? Так-то сидит у окошка неделями, вяжет бесконечные носки, иногда поднимая взгляд над очками и сурово оглядываясь: не зовет ли кто? Бабка глухая как пень, уж лет семь как, вот и чудится – о ней говорят, над ней смеются.
Иногда она откладывает спицы, клубки, жутковато сплетенную пеструю вязанку с торчащими нитками и ругается на того, кто ближе, обвиняет, доказывает. Орать в ответ бесполезно, она воспринимает одно слово из десяти, и выходит только хуже.
В комнате отец включает телек и бросает пульт на диван, собираясь и сам прилечь туда же. Вместо мягкого неслышного шлепка, пульт бьется о плетеную корзинку с пузатыми зелеными яблоками. Корзинка обычно пуста и живет в кладовке, а тут – сюрприз!
Где-то по краю сознания бредет желание выпить, но отец уже привык – можно без этого. Сейчас яблочками похрустеть, а там и жена подойдет. Высыплет на уши сотню бессмысленных подробностей, а потом покормит. Нормально. Тридцать два года счастливого брака, у других еще больше маеты.
Он нацеливается на самое большое яблоко, глянцевое, с темными красными полосками. Глава семьи, отец-кормилец, большому куску рот радуется… Подойдет.
Вкус отличный! И сладкое, и кислинка – всего в меру. Отец догрызает яблоко, из-за хруста не слыша телевизор, но там и смотреть нечего. А уж слушать – тем более.
Странно, но – наелся. С одного. Ну и хрен с ним, больше детям достанется. Он уносит корзинку на кухню, заодно выкинув огрызок, и собирается…
… жмет тугую кнопку звонка. Другой подъезд, но они частенько общаются – не близко, привет–привет, но тем не менее. Кажется, с ним жена и… Дверь – произведение искусства: матовый металл, дорогая блестящая ручка, сверху глазок камеры.
Сейф. Жилище буржуя.
Сейчас яблочный вкус на губах – кислый, как уксус. Отец невольно облизывается, пока сосед открывает дверь. Никакая камера не поможет, если держать нож за спиной. А отец его держит, сжимая шероховатый пластик рукояти. Самый большой из кухонного набора, жена им мясо режет.
– Привет! – заспанно говорит сосед. – Случилось чего?..
А больше он ничего и не говорит – только хватается за распоротую майку на груди, неловко отшатывается назад от второго удара, шевелит губами, но из них вылетают только кровавые плевки. Отец бьет молча, как механизм. Сперва стоя, а потом, когда сосед оседает по стене, оставляя на обоях алые полосы, неловко согнувшись над его телом. Кровь летит во все стороны, отец уже сам весь в ней, но заканчивать рано. Он знает – надо, надо, надо…
Кислый яблочный вкус во рту, почему-то это важно. И кровь – за все эти годы подозрений, а больше зависти. Пока он бухал, этот жлоб себе столько заработал!
Он бросает нож прямо на изрезанное в клочья неузнаваемое тело и идет внутрь квартиры. Входная дверь так и остается приоткрытой, в нее уже заглядывает кто-то случайный, хватается за телефон, чтобы вызвать полицию – или сперва скорую? – но это все не важно. Отец бродит по квартире. Если до этого он был механизмом активным, деятельным, то теперь программа дала сбой, и он равнодушно оглядывает стены, зачем-то проводит рукой по дивану, оставляя алые полоски на велюре. Пинает телевизор – огромный, не чета его собственному! – и равнодушно смотрит, как тот разбивается, падая с невысокой тумбы на пол.
Через двенадцать минут, внезапно и ненужно осмелев, он бросится на подъехавший наряд и будет застрелен –
