Но – достоверно выглядит. Убедительно. Трещины на серых от дождей кирпичах, давно не крашеные доски стен. На крыльце одна ступенька скрипит. И внутри тоже – обычный небогатый домик. Телевизор советских времен под салфеткой, массивная мебель, часы с кукушкой и горка подушек на застеленной цветастым покрывалом кровати.

– Поесть бы неплохо… – Алексей вешает потрепанную кепку поверх куртки, привычно одергивает свитер и садится, возясь со шнурками. – Замерз. И не завтракал… Ну, некогда было.

– Как обычно? – Мария поднимает взгляд над очками. Вид у нее уютный, домашний.

– Как обычно, – вздыхает Алексей. – Вчера опять поссорились.

– Бывает… – Ручка Марии словно живет в пальцах своей жизнью, быстро–быстро строчит что-то в тетради аккуратным мелким почерком. – Расскажи пока, что нового. Кроме ссоры вчера.

– Нового… Ты как соцсеть – что нового? – невесело усмехается Алексей. Ботинки он ставит к печке, от которой тянет надежным теплом. Ну не бывает такой нереальности, не бы-ва-ет! – Сосед снизу умер, вчера хоронили. Молодой мужик, чуть старше меня, может, года на три. Сердце. Пришел домой, поужинал, полез купаться. Через час жена забеспокоилась, а он там под душем сидит, на бортик привалился и уже остывает.

– Хороший человек был?

– Да хрен его знает… В лифте здоровались, а так – и не скажу ничего. Просто рановато ушел и… как-то глупо, в ванной.

– А как не глупо? – интересуется Мария. Даже ручку кладет поперек своих ровных строчек, отрывается от работы.

– Ну не знаю… На машине разбиться – вроде, обычное дело. Или там в больнице, если врачи бессильны. На войне люди умирают за что-то, по делу.

– А ты бы как хотел?

Алексей суетливо пожимает плечами. Ему тепло и о своей смерти думать не хочется.

– Как определишься, ты скажи. Вот в этом я тебе помочь могу.

– Так тебя же нет! – возмущается Алексей. От голода он становился нервным, вот и сейчас… – Я прихожу в никуда и общаюсь ни с кем, а ты мне про смерть!

– Это ты мне – про смерть. Я только слушаю тебя, Алеша. – Мария решительно дописывает строку и закрывает тетрадку, заложив страницу ручкой.

– Эх… – машет он рукой. – Тебя послушать, так я сам с собой разговариваю. И дома нет. И тебя нет. Скажешь, и мчс-ники выдуманные?

– Ну почему же… Они настоящие, – рассудительно качает головой Мария. – Только ниоткуда они тебя не спасали. Ты и в лес-то не ездишь.

– Это как? – удивляется Алексей. За окном на промозглом осеннем ветру качается ветка яблони – вверх-вниз, потом снова и снова. – Я спятил, что ли? И сейчас в дурке под уколами?

– Да нет. Не спятил. Ты на самом деле спишь сейчас. Вот скажи, сколько тебе лет?

– Сорок шесть, – не задумываясь, говорит Алексей. Уж в этом он уверен железно. – А что?

Мария сочувственно смотрит на него. Глаза в глаза, не отводя взгляда. На стеклах ее очков иногда вспыхивают и гаснут отблески огня из печки.

– На самом деле – нет. Тебе двенадцать. И я, и дом, и воспоминания о жене и всей твоей жизни – всего лишь морок.

– Тогда почему… – начинает он говорить, но замолкает. Несмотря на жару в домике, его пробивает озноб.

– Да обычное дело… – Мария взмахивает рукой. – Ты упал с велосипеда. Глупо, но так не только в детстве бывает. Гематома на мозге, врачи пока и не знают, что лучше – оперировать или нет. А ты пока спишь. И видишь все не так, как оно есть на самом деле. В школе о тебе ребята скучают, ты же неплохой парень…

– А… Мама? – спрашивает Алексей. – Отчим?

Он похоронил их с разрывом в три месяца несколько лет назад. Сам договаривался обо всем – сперва по поводу отчима, мать уже болела и почти не вставала. А потом и ее.

– Живы, конечно. Переживают. Мама за тебя хлопочет, ищет сейчас анестезиолога. Боится, как наркоз перенесешь, хирурги-то хорошие, а вот твой организм…

Алексей встает и проходит мимо нее к окну, его словно манит к себе эта ветка: вверх–вниз. Пауза. И снова, и снова. За переплетением деревьев сада виден лес.

– И как… А, впрочем… – Он опускает голову. Под ногами странное для деревенского домика переплетение плитки – большие квадраты с полосками раствора между ними.

– Алеша, зачем ты встал? Ложись, ложись, – говорит кто-то с притворной заботой. Интонация слишком сладкая, как у не любящих детей воспитательниц и учителей.

Или – медсестер, если им регулярно падает в карман небольшая добавка к зарплате.

Алексей не выдерживает и оглядывается: он видит Марию за столом, а сквозь нее смутную тень в белом халате, с расплывшейся фигурой и шапкой волос, приподнятых в дурацкую прическу. Здесь же и лес, через который он ходит теперь все чаще и чаще, и дверь подъезда с кнопками домофона. Кажется, еще немного и запах хлорки смешается с крысиной вонью мусоропровода, умножится на аромат палой листвы и грибов. И разорвет ему голову, которая жутко болит и так.

– Сейчас… – шепчет он этой смутной тени. – Сейчас лягу. Мария, можно это все кончится?

– Да как скажешь, – доносится из всего этого хоровода наложившихся картинок, смешанных запахов и адской боли в затылке знакомый голос. – Я же говорила, что меня нет. А ты не верил, мальчик.

– …на золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич… – бубнит себе под нос Алеша, стараясь спрятаться в этой детской считалке от всего ужаса, который его захлестывает. Стараясь уцепиться хоть за что-то реальное, но забывает слова и только нервно открывает и закрывает рот. Молча. Искривив его в никому не слышимом крике.

– Даже не верится. Может, батюшку пригласить? Сглазили наш подъезд, точно сглазили! Сначала Мишка, с седьмого, в ванне помер. А теперь Алексей Иванович. Не верю… Дом – полная чаша, как говорится. Детки такие хорошие, Ниночка, жена, золото! Вот чего ему не хватало?!

– Иди пойми этих психов…

– Да какой он псих, ты чего, Маша! С утра до ночи на работе, вторую машину купили, Нине. Собирались квартиру менять, она сама говорила. Если только перетрудился… Но отдохнул бы, отпуск взял, зачем так сразу?! На глазах дочки, говорят, начал какие-то стишки читать, ни с того, ни с сего. Потом пошел к окну. Цветы в сторону подвинул, аккуратно так, ни один не уронил. Открыл створку и вылез. Дочка его схватить хотела, да не успела. Мала еще, а