ли? Не похоже.

– Да, буду, – она выходит из ступора и садится на кровать. – Вас как зовут?

– Сергей Сергеич, – отвечаю я. Имя как имя, почти привык.

– А я – Леночка, – глупо улыбается она, повторяя очевидное.

– Давайте немного поговорим? – из вежливости предлагаю я. На самом деле, она сейчас вещь, которую можно драть во все дырки. За некоторые из дырок придется доплатить, но сути дела это не меняет. – Я, с позволения сказать, писатель. Путешествую по стране, изучаю людей. Записываю некоторые характерные вещи, очень интересно, знаете ли.

– Прикольно! – отвечает Леночка, закидывая ногу на ногу. Меня начинает раздражать ее улыбка, но придется держаться до последнего.

– Да, повторюсь, довольно интересно. Держите бокал.

Я наливаю ей шампанского, себе минеральной воды. Леночка отпивает залпом почти половину, не утруждаясь выслушиванием тоста, который я, заметьте, собирался произнести. Она меня не просто раздражает, она меня бесит, но я продолжаю сдерживаться.

– Так вот… – Глоток минеральной воды. – В вашем городе я ставил эксперимент: как люди относятся к уличным сумасшедшим. Причем не к настоящим, а такая матрешка, эксперимент в эксперименте. Сумасшедший не настоящий. Но за деньги старательно его изображает. Делает вид. А люди, в свою очередь, делают вид, что реагируют на него.

– Ничего не поняла! – честно отвечает Леночка, глядя на меня поверх испачканного помадой края бокала.

– Скажите, сколько вам лет?

– Двадцать два, – не задумываясь, отвечает она. Стало быть, двадцать семь. Уж настолько-то женскую психологию я понимаю.

– Прекрасно. Вы молоды и хороши собой. Давайте тоже проведем небольшой опыт?

Я специально говорю очень спокойно и монотонно. Взгляд Леночки слегка рассеивается, улыбка расползается в расслабленную гримасу. Девушка кивает и начинает расстегивать свободной от бокала рукой пуговки на блузке.

– Перестаньте. Вы не должны сейчас раздеваться. Давайте мне бокал.

Я ставлю его на стол, к ноутбуку, и поворачиваюсь к слушающей меня барышне.

– Вы пришли, чтобы помешать писать мой великий труд. Вы пришли, чтобы спать со мной за смешные деньги. Открыть заветную плоть в обмен на бумажки. Это чудовищно, если задуматься. Это требует наказания, не так ли?

– Так, – медленно, как в полусне отвечает она. – Вы меня накажете, Сергей Сергеевич?

– Обязательно. Но не так, как вы думаете, если вам есть чем думать. Я исполню ваше заветное желание – это и будет наказанием. Чего вы хотите больше всего на свете?

Леночка глубоко задумывается. Несмотря на транс, она честно пытается сосредоточиться на вопросе.

– Деньги… Я хочу быть очень богатой… – наконец выдавливает она. Взгляд ее окончательно плывет, это уже глубокий гипноз, как любят писать медицинские справочники.

– Превосходно! И это – ваше единственное желание?

– Да…

– Значит, пусть так и будет.

Не сверкают молнии, не грохочет за окном гром, даже залпа конфетти – и того нет. Давно ненавижу спецэффекты, особенно те, которые мне приписывают.

Леночка стремительно стареет.

На ее морщинистой шее возникает золотое колье, посверкивающее при легчайшем движении колючими отблесками бриллиантов. Под тяжестью украшения голова немного наклоняется вперед. Волосы седеют. Хотя они и уложены теперь в замысловатую прическу, это ее не украшает. Пальцы покрываются пигментными пятнами, резко контрастирующими с акрилом ногтей и массивными перстнями. Рот западает и так бесящая меня улыбка превращается в скорбную гримасу, в опущенные вниз уголки губ.

Одежда висит на ней мешком.

– Теперь вы очень богаты. Правда, через час у вас будет сердечный приступ, что неудивительно в столь преклонном возрасте. И вы умрете. Но вы уже успеете уйти отсюда, а большего мне и не нужно. Не благодарите и – ступайте! Машина с шофером ждет у входа в гостиницу.

Леночка тяжело встает. Пытается выпрямиться, но не может этого сделать – старость, знаете ли, такая старость.

– Спасибо вам! Я знаю, как много у меня теперь денег. Это прикольно, – она говорит глуховатым старческим голосом, делая паузы между словами, чтобы глубже вдохнуть.

– Идите, – ворчливым докторским тоном отвечаю я и поворачиваюсь к ноутбуку. Дверь где-то за спиной хлопает, и я теперь могу продолжить свой труд.

«…Я царь земной и небесный, князь мира сего и иных миров во веки веков.

Нет ни ада, ни рая. Ни камеры временного содержания, которое католики называют чистилищем, а буддисты еще как–то. Мне наплевать на ваши названия и ваши якобы священные книги. Ничего на самом деле нет, кроме вас – алчных и похотливых людей, лживо поклоняющихся мне, или – назло мне же – моему придуманному оппоненту. Людей, даже не понимающих, что я – един, светел и темен, жуток и прекрасен. Людей, слабости которых могут стать силой, но никогда ею не станут, потому что вы глупы. Людей, изображающих сумасшедших, чтобы выпить на заработанные деньги. Продающих свое тело, чтобы помечтать о богатстве.

Уверуйте, сволочи! Хоть в кого-нибудь, но – по-настоящему…».

Пустой человек

Иван Степанович умер ночью.

Еще около часа жена слышала, как он ходит по квартире – из туалета на кухню, оттуда на балкон, курить. Покашливает. Задел ногой неудачно стоящий на проходе диван, вполголоса выматерился.

Дальше она уснула, а с утра нашла его сидящим на том самом диване: в руке пульт, телевизор даже включить не успел. Лицо спокойное, словно узнал нечто важное, глаза приоткрыты. Так вот сидит и смотрит в черное зеркало старенького «Самсунга», отвесив нижнюю челюсть.

Будто задумался о вечном.

Сперва она в слезы. Жили они не то, чтобы дружно, всякое бывало. Работал, но как-то без достижений. Пил. Сперва умеренно, по пятницам, снимая стресс. Потом, когда потерял работу, быстро скатился к запоям. На последние деньги перед получкой жена отвела его к наркологу. Иван Степанович не спорил, не ругался, пошел покорно. Как на веревочке.

После этого два года ни капли. Правда, от этого он не изменился.

Иван Степанович вообще был человек тихий, нелюдимый, не склонный к агрессии. Даже пьяный тихо улыбался своим мыслям и ложился спать.

Потом слегка успокоилась. Позвонила сестре.

– Валя, Валечка… Гришкин умер. – Как-то незаметно, через десяток лет семейной жизни, жена начала звать его по фамилии. До того – Ванечка, а на Степаныча покойный не тянул: был небольшого роста, сухощав, незаметен. – Ночью, да… Сердце, небось. Конечно! Скорую, полицию, не знаю, кого еще вызывать? Да? Приезжай. Давление себе померяю, не волнуйся. Ага. Ну ладно…

Сестра даже не удивилась. Никогда не любила она Ивана Степановича, вот и сейчас – спокойна, как танк. А жене… то есть, уже вдове, стало грустно. Тридцать лет прожили, привыкла уже.

Она зашла в гостиную, где покойный хозяин дома так и сидел на диване,