Шрифт:
Закладка:
– Хорошо, мамочка. Только я – в комнате, а то здесь негде.
Из середины урагана кто-то кивает, вскинув на мгновение тонкую руку, чтобы убрать падающую на глаза прядь волос.
Я беру миску с яблоками, ножик и разделочную доску. Никаких сложностей – вырезать сердцевины, а потом порезать на дольки. Потом выложу их эффектным веером на тарелке и готово. Телевизор в комнате выключен, это даже хорошо. Мне не хочется смотреть на песок и пальмы. Поехать туда нереально, у нас просто нет столько денег, а завидовать… Это неправильное чувство. Так мама говорит: не завидуй и не надейся.
Поменьше разочарований в жизни.
Поэтому я режу яблоки в тишине. Только тиканье часов, старых, со стрелками. Где-то в их глубине маленькая батарейка дает искру жизни и тихому тик-так, и незаметному шевелению напоминающих усы стрелок, короткой и длинной. Семь двадцать пять вечера, поэтому длинный правый ус слегка провисает.
Я не люблю Вику.
Она очень шумная, ей хочется превратить любое событие в праздник, а мне – нет. Не хочется расстраивать маму, иначе я бы легла в постель и укрылась с головой колючим пледом. Легла так и лежала бы, пока гости не уйдут домой. Обратно. Туда, откуда пришли.
За окном опять снег. Сейчас уже темно, за шторами не видно, но он идет который день. Зима в этом году задержалась, не хочет сдаваться. Я задумываюсь над этим, и ножик, легко разрезав яблоко, соскальзывает вбок. Прямо по пальцу!
– Мама, я порезалась… – Я не кричу. Не люблю шума, и сама стараюсь вести себя тише. Просто говорю, но она слышит. Звон тарелок стихает, мама выглядывает из кухни.
– Сильно?
Я поднимаю вверх указательный палец с косым порезом, на конце которого уже алеет капля.
– До свадьбы заживет, – говорит мама. – Помой с мылом, потом смажь йодом. Он тоже там в ванной, в шкафчике.
Она снова уходит на кухню, а я откладываю в сторону доску и противный предательский ножик. Иду в ванную, что ж поделать…
На выключателе остается кровавая полоска, я закрываю за собой дверь и смотрю в зеркало. Все как обычно. Не глядя включаю воду и сую под струю руку, беру скользкий обмылок.
– Ты – маленькая неудачница! – шепчет мне кто-то из зеркала. Я не вижу кто, но знаю, что они там. Они всегда там, когда не надо.
– А ты – противный старый дурак! – отвечаю я зеркалу. Иногда это помогает, и оно затыкается на полуслове. До следующего раза.
Но нет, не повезло…
– Почему – дурак? – удивленно шепчет зеркало. Теперь оно немного мутнеет. Меня видно еще четко, а вот вместо висящих на крючках полотенец за спиной и маминого халата поднимается и замирает облако непрозрачного пара.
– Вы, неспящие, все дураки! – отвечаю я. Порезанный палец немного щиплет от мыла, но крови уже не видно, ее смыло водой и с руки, и с изогнутой чаши умывальника куда-то вниз.
– А ты – неудачница! – тихо смеется зеркало. Теперь вокруг моего отражения там видны глаза. Разные, то широко распахнутые в недоумении, то прищуренные, с густыми ресницами и почти без них. Карие, голубые, серые. На отшибе виднеется зеленый. Мне кажется, что он смотрит на меня особенно презрительно.
– Я живу, это уже удача, – твердо говорю я глазам. – И у меня есть мама. Она меня любит. Что вам еще надо?..
В конце я срываюсь на крик. Плохо. Они будут смеяться надо мной. Так всегда бывает, когда я злюсь или плачу перед зеркалом.
– Она никого не любит, – надменно отвечает шепот. – Глупая ты девчонка…
Теперь в овале рамы меня нет. Только глаза, глядящие из вечной темноты. Зеркало кажется окном в пустоту космоса, где ничего нет от начала времен. А потом там, далеко–далеко, начинает идти снег. Его едва можно различить. Отдельные снежинки сплетаются в быстрые злые вихри, кружатся, летят во все стороны – не только сверху вниз.
Глаза начинают мигать. Мне это особенно не нравится, но деваться некуда. Если уж началось, придется терпеть до конца.
– Я не глупая… – неуверенно отвечаю я, не в силах оторвать взгляд от зеркала. – Я живая. Это и есть счастье.
– Нет… – ответ дробится эхом, шепот множится, словно со мной теперь говорят десятки голосов. Сотни. Мужских, женских, по–старчески дребезжащих и совсем юных. – Счастье совсем в другом. Ты не поймешь…
В центре зеркала появляется замочная скважина. Темная, словно из векового ржавого металла, огромная. Я подходящих ключей к такому не видела даже по телевизору.
– Протяни нам руку. Протяни, протяни, протяни… Ты будешь с нами. Ты узнаешь, что такое счастье!
– Глупая девчонка!..
– Она никого не любит.
– Неудачница, маленькая неудачница!
Уже нет ни снега, ни пугающих меня глаз, ничего, кроме огромной замочной скважины, внутри которой переливается, едва не выплескиваясь из зеркала маслянистая темнота. Она бурлит, лопается пузырьками, даже на вид грязная и страшная.
Я размахиваюсь и бью рукой по зеркалу. Изо всех сил, в самый центр. Вспыхивают и гаснут алые точки, капли моей крови, уносимые куда-то внутрь, с удовольствием всасываемые алчными невидимыми ртами.
Нечто жадно чавкает. Я чувствую, что рука провалилась в глубину стекла, и кто-то держит ее, дергает к себе, стараясь затянуть меня целиком.
– Иди сюда, глупая девчонка! – Это уже не шепот, это крик во все горло, оглушающий, режущий слух на пределе. Я пытаюсь вырваться, отшатнуться назад, но ничего не выходит. Меня медленно, но неотвратимо уносит в глубину зеркала, раскручивая, сминая, чтобы я прошла целиком.
Терпеть нет сил, и я тоже кричу. Громко, безнадежно, как подстреленный равнодушным охотником заяц. Бесполезно. Теперь уже все бесполезно…
– Не знаю, Алиночка… – Мама накладывает подруге салат и ставит тарелку на скатерть. – Врачи ничего не говорят. На психические отклонения не похоже, проверяли. Просто детские фантазии? Как-то слишком уж… Сегодня в ванной зеркало разбила. Спрашиваю: как? – молчит.
Она оборачивается и смотрит на играющих в углу в куклы девочек. У Марины правая рука в бинтах, но она довольно ловко расставляет игрушечную мебель на полу перед Викой. Та смеется и что-то рассказывает подружке.
– Может и правда само пройдет? – отпивая вино, спрашивает Алина. – Повзрослеет, помудреет…
Мама вздыхает. Со временем все проходит, дожить бы до этого счастливого момента.
Словно заметив ее пристальный взгляд, Марина поднимает глаза. Они у нее зеленые, яркие как молодая листва, но слишком мудрые для ее возраста. Кажется, что она знает гораздо больше, чем все вокруг.
Знает вообще все, а это так тяжело…
