Цветовой код был широко задействован в дискурсе того времени. Зазвучали заявления, что у японцев белое сердце под желтой кожей, а вот у русских — желтое сердце под белой кожей17. Что до Европы, то здесь заговорили о новом противостоянии Запада и Востока, которое имеет точкой отсчета войны древней «европейской» Греции против «азиатской» Персии18.

В Японии военные победы считались свидетельством того, что страна окончательно «покинула» Азию. Японцы стали считать свою страну «державой», сопоставимой с державами мировыми — США, Англией, Францией, Германией, Россией. Казалось, что с дискриминацией со стороны Запада, который считал Японию страной «нецивилизованной», было покончено. Однако это оказалось не так, дискриминация приобрела качественно другое измерение: презрительное определение японцев как «желтых» лишало их шанса сравняться с европейцами по этому параметру, ибо он является неизменяемым. В Японии полагали, что страна покинула Азию, но на Западе никто не считал, что Япония «пришвартовалась» к Европе.

Да, после войны Япония участвовала во всех важнейших мировых конференциях, но каждый раз ей и ее обитателям указывали на место. На Парижской мирной конференции 1919 г. японская делегация попыталась внести в устав формировавшейся Лиги Наций пункт о расовом равноправии иностранцев в странах-участницах Лиги, но встретила жесткий отпор со стороны США и Великобритании, и данный пункт в устав не вошел. Это был чрезвычайно болезненный удар по расовому и национальному самолюбию. Западные политики охотно твердили о равенстве, но это были скорее упражнения в риторике, реалии жизни оставались другими. К 1924 г. в США проживало 127 тысяч японцев, они в основном занимались сельским хозяйством и составляли известную конкуренцию местным фермерам. Поскольку японцы предпочитали проживать компактными общинами, общественное мнение считало их, наряду с китайцами, «неспособными к натурализации», а для американцев это был сильный аргумент в деле обоснования «неполноценности» и «зловредности» японцев. 16 апреля 1924 г. был принят Иммиграционный Акт, согласно которому ежегодная квота на въезд японцев в США стала составлять «оскорбительные» 186 человек. В Японии этот закон вызвал бурю протестов. Посол в Вашингтоне Ханихара Масао писал: «Для Японии это [Иммиграционный Акт. — А. М.] является вопросом не выгоды, а принципа... Важно то, уважают Японию как нацию, считаются или не считаются с ней...»19 Всего несколько десятилетий назад именно США проявили особое рвение в деле «открытия» Японии, теперь же уже Япония требовала большей открытости от США. Но силовых возможностей для достижения этой цели у Японии тогда не было.

Пренебрежительное отношение стран Запада к Японии и японцам переживалось с исключительной остротой. Японцы исходили из теории социально-культурной эволюции и вроде бы поднимались вверх по культурно-эволюционной шкале Спенсера, но общественное мнение на Западе совершило кульбит и поверило в критическую важность «изначальных» расовых признаков, из которых наиболее зримым является цвет кожи. В ход шли и другие «научные» соображения, которые третировали японцев по телесному признаку. Так, совершенно серьезно утверждалось, что вестибулярный аппарат японцев имеет ряд дефектов, обусловленных излишней тряской в младенческом возрасте (обычаем носить младенцев за спиной); что они предрасположены к близорукости, а потому не способны к точной стрельбе; мозг японцев устроен таким образом, что они — подобно женщинам — непредсказуемы, истеричны, не способны к логическому мышлению и действуют прежде всего из эмоциональных побуждений20. К этим характеристикам «пристегивался» и пакетный набор моральных (аморальных) качеств: двуличие, склонность к предательству, кровожадность, презрение к жизни (как к своей, так и к чужой) и т. д. Словом, несколько модифицированный, но в целом столь обычный для Запада того времени набор расистских стереотипов, употреблявшихся по отношению к любым «цветным», в полной мере относился и к японцам. А французский физиолог Шарль Рише (1850—1935) пошел еще дальше: он выдвинул теорию, согласно которой японцы являются в антропологическом отношении народом, который ближе всего стоит к приматам. В 1913 г. он получил Нобелевскую премию.

При этом в самой Японии использовался тот же самый расистско-антропологический понятийный аппарат, который был разработан за ее пределами. Там весьма пренебрежительно относились к обладателям кожи «красной» и «черной». Не отказывались японцы и от расистски понятой теории эволюции. На «Этнографическо-гигиенической выставке», устроенной в Токио в 1928 г., проводились публичные лекции, на которых утверждалось, что, наряду с айнами, к низшим расам относятся красная и черная, которые обречены на «естественную» деградацию и даже исчезновение.

Введение в широкий оборот такого не подверженного реформированию показателя, как цвет кожи, как бы отсылало к древней китайской геокультурной модели, когда «культурный» Центр и «варварская» периферия обречены на вечное сосуществование. Японцы, которые так стремились избавиться от своей азиатской идентичности, вновь — и теперь уже навсегда — были отброшены в «желтую» Азию. Этот телесный поворот имел колоссальные исторические последствия, ибо в условиях непреодолимой азиатской кожно-телесной идентичности Япония покидала теперь не Азию (о чем мечтал Фукудзава Юкити), она покидала Запад. В этой накаленной цветовой атмосфере стремительно актуализировались идеи паназиатизма, понимаемого как семья «братьев-азиатов», где роль «старшего брата» принадлежит, естественно, японцу. «Возврат в Азию» был обусловлен для Японии не только и не столько геополитическими соображениями, сколько комплексом телесной обиды на белого человека.

Глава 2

Стать европейцем

Дискурс военного времени предполагал телесную жертвенность. В этих условиях проблема индивидуальной «внешности» (красоты и безобразности) вообще снималась — тело готовили для смерти, а не для жизни. Однако с наступлением мирного времени уже «человек-пуля» отходит на второй план. Война возвращала к архаике и самурайским идеалам, мир приносил «современные» проблемы. Мирные условия снова и снова приносили вестернизацию, то есть дальнейшее разрушение традиционной картины мира и среды обитания. Диалога культур не происходило, информационный поток исходил с Запада и был однонаправлен. Одним из главных проявлений этого было нарастание индивидуализации, то есть более острое осознание своих лично-телесных интересов, пристрастий и вкусов.

В условиях традиционной Японии, когда брак заключался, как правило, только по сговору родителей, проблемы личного выбора партнера, внешности, привлекательности, свободной любви были оттеснены на культурную периферию, ибо брак мыслился не как место для половой любви,