чересчур открыто и последовательно подражали им, вызывали в обществе чувство отторжения. Ведь они желали походить на людей Запада не только одеждой, но и манерами, которые казались вызывающими и не соответствующими национальным устоям.

Литератор Исидзака Ёдзиро (1900—1986) свидетельствует: «Когда мы смотрим иностранные кинофильмы, мы зачастую не можем удержаться от улыбки восхищения при виде того, как живо и откровенно выражаются у европейцев чувства любви между родителями и детьми, между супругами или же между друзьями, — выражаются мимикой, жестикуляцией и словами. Мы чувствуем себя совершенно неспособными подражать этому. Если взять обычные у нас отношения между родителями и детьми, то было бы, например, странно видеть, чтобы взрослые дочери или сыновья бросались отцам на шею и осыпали их поцелуями. Это прежде всего вызвало бы у отцов чувство, похожее на ужас. У нас этого никто не делает и не позволяет делать». Обратной стороной этого становится «невыразительность» поведения японца. «Европейцы обладают способностью выражать чувства свободно и ярко, совершенно не стесняясь формами. Японцы же с малых лет приучаются к правилу, что признаком хорошего вкуса и тона человека является не выражать внешним образом своих чувств без нужды. Поэтому японец отличается от европейца прежде всего тем, что внешность его маловыразительна, жестикуляция его неискусна, а лицо хранит такой вид, словно он вечно чем-то недоволен»33.

Ту же мысль выражает и Танидзаки Дзюнъитиро. Рассуждая о японском кукольном театре Бунраку, где одна и та же кукла изображает разных персонажей, он говорит: «Возможно, на лицах японских женщин былых времен и в минуты переживаний выражалось не больше искренних чувств, чем на лицах этих кукол. И в самом деле, если в драмах изображать по-восточному смиренно мягких японских женщин, то, подобно красавицам Утамаро, которые все на одно лицо,

«Пресность» внешности, эмоционального и телесного поведения соответствовала культурным установкам японского общества, его картины мира. Многим стало казаться, что «восхищение» западными манерами — это другое наименование для вызывающей чувство отторжения «безвкусицы». И среди этих людей были не только твердолобые ксенофобы, но и весьма тонкие люди. Все они боялись одного — утраты японской идентичности. И их можно понять: западная культура обладала (и обладает) колоссальным запасом вмонтированной в нее агрессивности, которая безжалостно разрушает любые отклонения от пестуемой ею «нормы».

Глава 3

Остаться японцем

К концу 20-х годов XX в. японцами стал овладевать панический страх потерять свое лицо, свою культуру. Если в начале периода Мэйдзи они опасались, что страна Япония будет физически завоевана и порабощена Западом, что она утратит свою политическую самостоятельность, то теперь главная угроза виделась в другом: в утрате национальной культуры, в ее мирном и безвольном растворении в мировом «вещизме». То есть теперь с уровня «страны» страхи были спущены на уровень народа под названием «японцы».

Временами отрицание современной «интернациональной» («глобальной») цивилизации, которая с жадностью и цинизмом истребляла всякое культурное разнообразие, принимало тотальный характер. Танидзаки Дзюнъитиро, который в детстве так восхищался европейской пищей, теперь писал: «Представим себе, что, не испытав благотворного влияния [европейской] науки, мы не узнали бы благ материальной культуры. Если поразмыслить, такое общество не было бы уж очень большим несчастьем. Не было бы ни поездов, ни трамваев, зато на земле расстояния не сокращались бы, как сейчас. Санитария и искусство врачевания были бы в плачевном состоянии, но мир не страдал бы от перенаселения. Не было бы высокопроизводительной экономической системы и машинного производства, но вся наша одежда и утварь изготовлялись бы вручную, работа эта совершалась бы с усердием и в нее вкладывалась бы душа. И разве такой мир не был бы тем же раем?»35

В это время в Японии складывается ситуация, которую можно охарактеризовать как «усталость от комплексов». Нарастают настроения, согласно которым следует вести себя без оглядки на Запад и его мнения. Это касается всех сторон жизни. Тело не является исключением. Предпринимаются энергичные усилия по его переосмыслению с эстетической точки зрения. И здесь требовалась уже не столько реформа самого тела (с которым все равно ничего поделать нельзя), сколько реформа сознания. Настойчивая пропаганда физкультуры и спорта имела целью «догнать» европейца в физическом отношении. Однако Танидзаки Дзюнъитиро теперь открыто смеялся над убеждением, что «если энергично поощрять развитие спорта, закалять себя физически, чтобы не проиграть западному человеку, то скорее всего уже второе поколение все же не будет так смахивать на обезьян». На эту «веру» Танидзаки приводил системное возражение: тот человек, который слепо копирует чужие образцы и предает забвению свои собственные традиции, никогда не добивается успеха. «Подражатель только вечно гонится по следу созидателя. Поскольку обезьяна подражает Западу, она мало-помалу превратится в человека, но в итоге вряд ли сможет превзойти своего белого собрата»36.

В конце XIX в. похожие идеи уже высказывал и Миякэ Сэцурэй. Но тогда его мало кто слышал, он слыл оппозиционером. Теперь подобная точка зрения становится все более востребованной, а самого Миякэ в 1943 г. наградят орденом Культуры.

Все усилия сделать японское тело таким же, как европейское, закончились провалом. Поэтому появление сочинений, утверждающих, что японское тело хорошо и красиво само по себе, является только закономерным и естественным. Таким образом, была предпринята попытка подойти к проблеме совсем с другой стороны: то, что раньше считалось «недостатком», объявить достоинством.

Уже давно стало понятно, что эстетические идеалы Японии и Запада различны. Это касается как восприятия природы, так и восприятия человеческой внешности. Один из героев Нацумэ Сосэки, художник Харагути, утверждал: «На Западе красавиц рисуют с огромными глазами, даже забавно. А вот в Японии — с узкими... У всех у них глаза узкие, как у слона. Столь различный критерий красоты на Западе и на Востоке на первый взгляд может показаться странным, на самом же деле все очень просто. Европейские женщины — большеглазые, поэтому большие глаза и являются мерилом красоты. У японок же глаза маленькие, японские женщины словно из семейства китовых... Эта национальная особенность, естественно, отразилась и на эстетическом вкусе... Их высоко ценят и рисуют на своих картинах Утамаро и Сукэ-нобу. Но когда европейский художник берется изображать такие глаза, то, как