Шрифт:
Закладка:
Другой знаменитый писатель, Дадзай Осаму, смеялся над ухищрениями японок стать белокожими. «Говорят, одна киноактриса, желая, чтобы у нее была более белая кожа, с превеликим усердием поглощает сасими из кальмара. Эта глупая женщина слепо верит в то, что, если будет питаться одними кальмарами, клетки кальмара ассимилируют клетки ее кожи, обеспечив ей нежность и прозрачную белизну»26.
Городская молодежь демонстрировала страстное желание походить на европейцев. В стране издавалось множество модных журналов, и они писали, естественно, о западной моде. Что можно писать каждый день о японской одежде, если ее главным признаком является неизменность? Огромную роль в трансляции западных моделей внешности и поведения играл кинематограф — прежде всего, Голливуд.
С нескрываемым раздражением Дадзай Осаму писал: «Мое внимание привлекает один юноша. Он жеманно курит — наверное, так курил какой-то актер в модном фильме. Да и всей манерой поведения он явно подражает какому-то актеру. В руке у него — чемоданчик, выйдя на перрон, он самодовольно оглядывается, приподняв одну бровь. Опять же — подражая кому-то. На нем немыслимо яркий клетчатый европейский костюм с широкими отворотами. Брюки невероятной длины, кажется, они начинаются прямо от шеи. Белая охотничья шапка из парусины, алые полуботинки. Идет вперед, гордо выпятив грудь и презрительно скривив губы. Видали ли вы такого самодовольного болвана?»27
Русскому эмигранту и литератору М. П. Григорьеву тоже была не по вкусу новомодная японская молодежь: «Скромный европейский костюм, завоевавший себе место в жизни, воспринимается наряду с национальными кимоно и хаори [род накидки. — А. М.] как законный атрибут повседневного оби-
напитки, одежду, лекарства, косметику, средства гигиены, наручные часы, электрические кастрюли, радиоприемники ит. д. Свойственное для традиционного общества осмысление женщины как существа, угождающего мужчине и заботящегося о нем, в полной мере проявилось и сейчас — именно женщина подносила бокал пива, предлагала выпить сакэ, послушать радио, купить лекарство, приглашала в путешествие. Некоторые модели были одеты в европейское платье, но многие щеголяли и в кимоно.
Для значительной части населения женское кимоно продолжало по-прежнему выступать в качестве символа традиционной. «милой» Японии. Апрельский номер женского журнала «Фудзии корон» писал в 1933 г.: «Когда путешествуешь по разным странам, прежде всего отмечаешь различия в одежде, кухне и архитектуре той или иной страны и ее народа. Однако Япония восприняла и полностью впитала в себя стиль жизни всех стран мира. <...> Я считаю, что больше всего японцы преуспели в кимоно. Но если говорить о японской одежде, то мужское кимоно является не самым хорошим примером. Женское же кимоно стоит высоко над одеждой всех народов мира и превосходит ее во всем. Однако если говорить о летней одежде, все же, пожалуй, приятней носить европейское платье. Что ни говори, а одежда западных женщин приспособлена для лета. И наоборот, о европейском мужском платье нельзя сказать, что оно плохо. Оно прекрасно держит живот, шею, ноги. А удобнее карманов, куда можно что-то положить, вообще ничего нельзя придумать» (неопубликованный перевод Е. Тутатчиковой).
Несмотря на распространение европейского платья, в особенно ответственных и торжественных случаях почти любая японка все равно предпочитала кимоно. Вполне вестернизированная японка, которая живет в Париже и одевается исключительно по-европейски, перед родами все-таки просит, «чтобы из сумки вынули кимоно, специально приготовленное мной к этому дню». Когда же она переоделась в него, то почувствовала себя «новобранцем, которого отправляют на фронт». Героиня романа Сэридзава Кодзиро поступает так, в частности, и потому, что ощущает ответственность за то, как выглядят японцы в глазах иностранцев: «Я опасалась, как бы, глядя
ной лия образа традиционной японки, которой при улыбке следовало прикрывать рот рукой. Улыбка обнажала зубы, что считаюсь прежде совершенно неприличным. Пальцы моделей украшали кольца, отсутствовавшие в списке традиционных женских аксессуаров.
В 1900 I. в Киото прошел один из первых в Японии конкурс красавиц». В зале были вывешены фотографии 1СПШ. Посетители должны были определить самых красивых. Доктор Вельц с удивлением отмечал, что выбор японцев ока-пися для него странным: европейцы ни за что бы не выбрали тех красавиц, на ком остановился взгляд японца31. Однако ieiiepi> стандарты красоты резко сблизились — прежде всего ia счс! того, что за это время расхожие представления о женской красоте совершили дрейф в сторону европейских идеалов.
(’ловом, единственно аутентичным в новом образе японской красавицы оставалось только кимоно. Но и оно сверкало такими расцветками, которые не были представлены в традиционной культуре. Они отличались небывалой яркостью и эклектичностью. Одним из главных требований, предъявлявшихся прежде к женскому кимоно, была «скромность» и «сезонность» узора. Теперь же на одном и том же кимоно изображение сакуры или сливы (символов весны) могло соседствовать с кленом (момидзи) — символом осени. Можно было приметить и красавицу с розами, которые раньше позиционировались поборниками чисто японского в качестве растения, характерного для «коварного» Запада, доказательством чего служили спрятавшиеся под ярким цветком шипы.
Только естественно, что такое уничтожение «истинно японского» раздражало многих ревнителей старины и просто вменяемых людей. Нацумэ Сосэки описывал, как к нему обратился некий журнал с просьбой предоставить фотографию для публикации. Поскольку этот журнал помещал на своих страницах только улыбающиеся лица, серьезный писатель ответил отказом. Тогда ему пообещали, что опубликуют его «естественное» лицо, и он согласился. Затем ему прислали уже готовый для публикации фотопортрет, где — за счет ретуши — писателя ■заставили» улыбаться. При этом самого журнала ему так и не прислали32. Таким образом, в понимании Нацумэ Сосэки улыбка (смех) и невоспитанность занимали место на одном смысловом поле, но «широкая публика» видела мир по-иному.
Многие японцы, в особенности молодые, хотели быть похожи на европейцев, но те, которые
