Шрифт:
Закладка:
Самурай оперировал мечом, символом жертвенности нового времени стало понятие «никудан» — «человек-пуля» (буквально «телесное мясо-пуля»). Роман Сакураи Тадаёси (1879— 1965) с таким названием был издан в 1906 г. — сразу после окончания японско-русской войны. В романе повествуется об осаде японской армией Порт-Артура, во время которой нападавшая сторона понесла огромные потери. Японские офицеры и солдаты бросались в бесконечные атаки под ураганным огнем. Этих смертников автор назвал «людьми-пулями», которые и обеспечили победу Япории. В Европе в это время пацифисты и социалисты использовали термин «пушечное мясо», имевшее сугубо отрицательное значение.
Роман Сакураи приобрел огромную популярность и был переведен на многие языки. Президент США Рузвельт удостоил его самой высокой оценки. Но не за художественные достоинства, а потому, что героизм и жертвенность японцев произвели на него и на весь мир неизгладимое впечатление. Японский солдат никогда не сдавался в плен (сдача в плен в условиях невозможности эффективного сопротивления была совершенно нормальной практикой в европейских армиях того времени), он предпочитал умереть. Понятие «никудан» стало символом отношения японцев к воинской смерти.
В одном из эпизодов романа автор приводит леденящее кровь описание сцены после окончания сражения: «Возвращаясь, мы должны были вновь пройти по этой адовой дороге. Мы снова ступали там, где валялись трупы наших боевых товарищей. Сквозь сгустившуюся тьму мы смотрели на трупы и тела раненых, и это зрелище было ужаснее прежнего. После нас по этой адовой земле безостановочно двигалась наша артиллерия, колеса которой безжалостно переезжали по нашим бесчисленным боевым друзьям. Некоторые из них еще едва дышали, но железные колеса лишали их жизни, эти колеса переезжали раздувшиеся трупы и разрезали их, словно бритва. Месиво из черных рук, огромных ног, белые зубы, закусившие губы, закатившиеся мертвые зрачки, разорванные напополам тела, раздробленные кости, куски мяса, струящаяся кровь, сломанные сабли, раздробленные винтовки...»
Кому-то может показаться, что это описание имеет целью показать ужасы войны и имеет пацифистскую составляющую, но это не так. В последних строках романа Сакураи говорилось: «Битва закончена. Буря стихла. Этот мир куплен ценой благородной крови героев. Гора Люйшунь когда-нибудь сровняется с землей, река Ляодун когда-нибудь пересохнет. Но тела, пожертвованные великому императору во время великой битвы, но жизни, отданные родине, но верноподданническая доблесть офицеров и солдат будут вечно сиять в светлой истории будущего, эти героические души будут в течение десяти тысяч поколений-правлений оберегать ослепительный подъем японского солнца»4.
То есть автор (сам потерявший на фронте руку) призывал японцев принести в жертву свое тело (или хотя бы его фрагмент), добровольно расстаться с ним, что должно было, по его мысли, обеспечить освободившейся от тела душе достойное посмертное существование. Разумеется, при условии, что жертва будет принесена «правильному» богу. Тело подлежит фрагментированию, расчленению и уничтожению, потому что на самом-то деле оно не имеет никакой «настоящей» ценности. Жертвенность, готовность к телесным страданиям и расставанию с телом стали осмысляться как родовые и уникальные черты японского народа.
Еще одним символом жертвенности воина стала сакура. Бренную человеческую жизнь издавна сравнивали с мимолетным цветением сакуры. В пору, когда Япония вступила в эпоху войн, тело воина тоже стали уподоблять сакуре, чем подчеркивалась готовность отдать свою жизнь (тело) за родину и императора. Газеты времен японско-русской войны помещали на первых страницах своих экстренных выпусков рисованные портреты героев в обрамлении из цветов сакуры. На вышитых золотой нитью погонах адмиралов красовались три цветка сакуры (в сухопутных войсках знаком различия служили пятиконечные звезды). В отличие от Запада, где эмблемой воинства являлись победоносные хищники (лев, пантера, орел, медведь и т. д.), тело японского солдата ассоциировалось с собственной достойной смертью, которая воспринималось как победа. Однако распоряжаться своим телом по собственному разумению он не мог и «право на смерть» обретал только по приказу. Уже после окончания японско-русской войны ее герой генерал Ноги Марэсукэ просил у императора Мэйдзи разрешения на самоубийство (он полагал, что войска под его командованием понесли слишком большие потери — особенно при осаде Порт-Артура), но император ему отказал. И генерал его послушался. Однако Мэйдзи все-таки разрешил ему покончить с собой — но только после того, как скончается сам. Ноги так и поступил.
Японцы были ниже русских ростом, но они победили. В связи с этим широкое распространение получает мнение, что рост не может считаться определяющим фактором для самооценки. Ев-геник Унно Котоку признавал, что японцы сильно уступают европейцам в телесном и даже -психическом отношении на индивидуальном уровне, но одновременно утверждал: мы превосходим их во «врожденном» (т. е. передающимся на генетическом уровне) коллективизме. И именно последний фактор является важнейшим. Каждый японец сам по себе уступает европейцу, но в коллективных действиях японцы превосходят всех. К такому выводу Унно подталкивали победы, одержанные японской армией в войнах с Китаем и, в особенности, с Россией5.
Под влиянием победной эйфории «передовые» японские мыслители заговорили, что расовые различия, за которые так держался Запад, не имеют значения. В статье, помещенной в февральской книжке влиятельного журнала «Тайё» за 1905 г., говорилось о том, что рост и вес человека, цвет кожи и волос являются следствием проживания в разных географических и климатических условиях, эти телесные характеристики — «внешние» и несущественные. Намного большее значение имеют «ум и моральность», а в этом отношении народы Востока и Запада изначально равны. Поскольку же интеллектуальная и моральная составляющие поведения человека могут быть усовершенствованы и развиты, то именно за эти «культурные» параметры и следовало держаться: именно на этом пути Японию и японца могли ожидать успехи.
Однако широкая европейская общественность разыгрывала теперь совсем другую карту — желтую. И если раньше господствующий на Западе образ Японии был представлен прежде всего покладистой и изящной японкой или же смышленым ребенком (подростком), то ныне этот гендерный (возрастной) «перекос» был в определенной степени исправлен: теперь Япония могла представляться и в виде фанатичною и жестокого воина с желтым цветом кожи и узким разрезом глаз.
Военные победы вызвали на Западе не только восхищение достижениями Японии, в которых сквозило злорадство по поводу поражения России. Политические деятели и обыватели все равно охотно именовали японцев «обезьянами» и «макаками», которые-де способны лишь к слепому
