рук коробку из фальшивого золота с маминым прахом. Он сидел в кресле-каталке, вцепившись в нее, и качал головой: «Нет». В конце концов старика пропустили — с тем, что осталось от его жены.

Когда Энди привез ко мне отца, я раскололась на две Лидии. На дочь, замученную и сломленную девочку. И на женщину, мать и писательницу, чья жизнь только что началась.

Мы с Энди нашли пансион с сопровождением в «Дикой местности Лесного Быка», примерно в двадцати минутах от нашего святилища. С комнатами, похожими на квартиры, а не казематы. В спальне, отведенной отцу, было гигантское окно, а в нем ели, клены и ольхи — Северо-Запад. То, что я могла ему дать безболезненно для себя.

Отец прожил там два спокойных года, пока не умер. По утрам смотрел телевизор. Днем тоже. Иногда просто смотрел в окно на деревья и улыбался. Мужчина, занявший место прежнего отца, был милым, послушным и добрым. Даже его взгляд был добрым. Иногда я разрешала им с Майлзом повидаться — и тогда отцовское лицо озарялось радостью, какой я никогда не видела. В смысле, за всё то время, что я прожила с ним. Я редко позволяла ему брать Майлза на руки, но когда он всё же это делал, то выглядел так, будто случилось что-то волшебное. Как мальчик.

Несколько раз мы с Энди привозили его в наш лесной дом. Он восхищался архитектурой — подсознательная память, я думаю. Довольно красноречиво говорил о том, как падает свет на деревянную лестницу ручной работы. От леса у него захватывало дух. Он говорил: «Мне здесь так нравится. Хотелось бы тут умереть». Я думаю, он тогда хотел сказать «жить», но не обратила внимания. В любом случае дать ему это я не могла.

Я спрашивала его о разном, когда мы ездили с ним по делам или пообедать — например:

— Папочка, ты помнишь, что был архитектором?

— Я был архитектором? Нет. Не думаю. Был?

Или я спрашивала: ты помнишь, когда… и дальше старалась выбрать что-то счастливое. Например, как он повез нас с мамой в Тринидад, где он добился самого большого успеха за свою карьеру. Музыка стальных барабанов. Там мы видели, как черепахи откладывают яйца на пляжах с белым песком. Или я напоминала ему, как мы жили в Стинсон-Бич. С фруктовыми деревьями в саду. И бризом с океана. Или вспоминала, как сестра пела в хоре «Поющие ангелы». Или говорила о классической музыке. Или бейсболе. В ответ он улыбался или смеялся, кивая головой: «да» — может, отмечая короткую вспышку памяти. Но в основном он сидел тихо и смотрел в окно машины. Однажды он глянул на меня, когда я была за рулем.

— Мэрилу?

Так звали его сестру.

— Нет, папочка, — сказала я. — Я Лидия.

— Это я знаю, — ответил он и засмеялся.

Среди немногих вещей, которые он привез с собой в нескольких коробках — старые фотографии, разные «бумаги», планшет для рисования, очень классный набор карандашей и ручек, — оказалась моя первая книга. Я нашла ее однажды у него в комнате. Я взяла ее и сказала:

— Хм. Что она тут делает?

Обложка была потрепанной.

— О, я много раз читал эту книгу.

— Серьезно? Ты знаешь, кто ее написал?

— Ты, — ответил он, глядя на меня своими голубыми глазами, точно такими же, как мои.

— Да, папочка. Я. Ты все рассказы прочитал?

— Думаю, да. Не помню.

— Ладно, не важно.

— Там есть один о плавании.

Я внимательно на него посмотрела. Иногда — ничего не могла с собой поделать, — я задавалась вопросом: нет ли там где-то внутри того, прежнего человека? Некоторые поймут, что я имею в виду. Бывали моменты, когда он вел себя так, словно понимает больше, чем должен. В такие моменты мне почти… почти хотелось, чтобы он стал прежним. Отец был одним из самых умных людей из всех, кого я знала. Он был художником. Любил искусство, природу и интеллект. И всё это передал мне.

Он говорил о моем рассказе под названием «Хронология воды». В нем отец жестоко обращается со своими детьми и потом теряет память. Отец, чьи дочери вытаскивают его из моря. История пловчихи.

— Мне он нравится. Хороший рассказ.

— Спасибо, — сказала я, не зная, что еще добавить.

— Хотя не слишком лестный для меня.

Я улыбнулась, посмотрела на него и скрестила руки на груди.

— Справедливо. Ты знаешь, что я выиграла приз за этот рассказ? И ездила в Нью-Йорк.

— Это кое-чего стоит, правда? — Он присвистнул и посмотрел в окно на деревья.

Это всё, что мы сказали друг другу о прошлом.

Отец. Дочь.

Воспоминание.

От того времени остались кадры с ним. В короткометражке, которую снял Энди по мотивам моего рассказа. Отец разрешил нам его снять. В той части, где он появляется, фильм становится черно-белым. Глядя на него, невозможно представить, что он утратил остроумие или память. Глядя на его волевой подбородок, широкие плечи и внимательный взгляд, невозможно представить, что он был жесток к жене и дочерям. Невозможно представить, что он был архитектором, удостоенным наград, а до того — художником с нежными руками. Ничего нельзя сказать, кроме того, что он — мужчина, который выглядит в фильме напряженным.

В этой короткометражке есть и я. В той части, где я появляюсь, фильм становится черно-белым. Я вхожу в океан на побережье Орегона. В ноябре. Вот я по пояс в воде, потом ныряю в набегающую волну и плыву. Как плаваю я.

Отец умер меньше чем через два года после мамы. Его прах я получила в полиэтиленовом мешке размером примерно с упаковку тостового хлеба. Прах был белый. Я ходила за ним в похоронное бюро, но забрала оттуда не только его. Попросила отдать мне кардиостимулятор и дефибриллятор. Два механизма, которые были подсоединены к его сердцу и поддерживали в нем жизнь после утопления. Как странно они выглядели — отдельно от тела. В конце концов Энди помог мне разбить их на полу в гараже молотком.

Я отвезла прах в Сиэттл практически сразу, потому что не хотела его у себя хранить. Не хотела хранить в доме, закапывать в саду или высыпать в какой-либо водоем поблизости от себя и своего сына.

Мы с сестрой вытряхнули его в реку рядом с офисом лодочной станции ее мужа под мостом. Тем мостом в районе Фремонт, под одной из сторон которого находится цементная скульптура тролля. Мы просто припарковались, взяли прах, раскрыли пакет и высыпали содержимое в воду, где оно тут же перемешалось с речным мусором, птичьим дерьмом и моторным маслом от проплывающих мимо лодок.