В конце ноября в одном из казачьих домов станицы шел пир горой: семья праздновала свадьбу сына. Гостей было много и из соседних станиц, и все вооруженные. Пьянство шло уже четвертые сутки. Один из местных дебоширов, пропив, по-видимому, последние остатки рассудка, был вытолкнут кем-то из дома. Озлобленный, он вооружился колом, выдернутым из ближайшей изгороди, и стал бить всех встречных на улице.

Было уже очень темно, когда этот полоумный попал в улицу, по которой шел ему навстречу с какой-то местной дамой капитан Янжул. Разобрав в идущем офицера, дебошир с диким криком бросился на него и ударил его колом по голове; случайно кол попал так, что лишь скользнул по черепу, поранив глаз и ухо. Выхватив револьвер, капитан Янжул упредил выстрелом второй удар и убил наповал казака-дебошира.

На выстрел и крики кто-то закричал: «Нападение!» Бросились на колокольню и ударили в набат. Скоро заволновалась вся станица, и, поспешно вооружаясь, из домов высыпали казаки. Сначала никто ничего не мог разобрать, но скоро пошла по станице гулять речь: «Офицеры бьют из револьверов казаков!» Около трупа убитого собралась огромная толпа, среди которых голосила жена убитого, а пьяные кричали: «Давай сюда солдатского капитана! Мы покажем ему, как стрелять казаков!»

Толпа бросилась к квартире капитана Янжула. Но хозяин дома, уважаемый в станице казак, заявил, что капитана нет, и он не знает, где он. Толпа рассыпалась искать его. Между тем, пока все это происходило, сильно пораненный капитан Янжул догадался направиться прямо ко мне, как ближайшему от места происшествия дому, где мог быть перевязан. В то же время дежурный по гарнизону (есаул Кубатиев) принял все меры к успокоению казаков и водворению порядка. Казакам объявили, что капитан Янжул арестован, содержится на гарнизонной гауптвахте, о чем уже послано во Владикавказ. Казакам же нельзя самоуправствовать, ибо ответят за это по законам военного времени. Всю ночь волновалось население 5000-ное станицы, а гарнизон (строевая сотня и взвод орудий) были наготове силою подавить мятеж и насилие над «иногородними». Утром, когда

поуспокоились, стали разбираться спокойнее в совершившемся событии и протрезвившиеся казаки. Нашлись беспристрастные свидетели, очевидцы нападения убитого дебошира на всех встречных ему людей, а в том числе и[на] капитана. К вечеру прибыл военный следователь и сразу поставил дело в строго законные рамки. Все обстоятельства в присутствии понятых были точно установлены.

Выяснилось, что убитый был в пьяном виде нетерпимый в обществе человек, деспот в свой семье и страшилище для соседей. Дело быстро было разобрано особой выездной сессией военного суда на месте убийства в ст. Михайловской в присутствии массы казаков. Суд постановил, что капитан Янжул действовал, только защищая себя от нападавшего на него дебошира, который первым нанес ему удар, лишь случайно не оказавшийся смертельным. Суд оправдал капитана, а казакам было поставлено на вид их вызывающее поведение по отношению к офицерским чинам, что, по законам военного ведомства, подлежит строгой ответственности.

Долго еще отголоски этого печального происшествия занимали умы станичников, но, в конце концов, все успокоились, признав, что суд поступил правильно. У меня, правду сказать, пропала охота исправлять лично жестокие нравы и обычаи станичного населения.

Зима в этом году была мягкая и снежная. Никаких конных учений в батарее не было. Тем не менее, все лошади были в большой работе. Станица располагалась в долине р. Сунжи. На юг из долины амфитеатром поднимались предгорья и хребты, проецирующиеся на главный, со снежными вершинами кряж. Начиная с ближайших предгорий, весь горизонт почти до начала альпийских полей, а за ними ледников, глаза видят сплошные лесные пространства – это «Синий лес», скрывавший поселения «мирных», а еще выше – «немирных» горцев. Огромные лесные площади здесь принадлежат казне, а также управлениям казачьим и военно-народному. Билет на право рубки в этих лесах, притом какого угодно количества пней, дров и пр., стоил всего лишь 5 р[ублей] в год.

Наша батарея, как учреждение казенное, получив такой билет, широко пользовалась правом рубки и вывоза леса. Обыкновенно, в лес отправлялось человек 80 (из них человек 10 с ружьями); брали с собой походную кухню, хлеб и продукты, а для работы все необходимые инструменты. Месяца два работала такая команда в лесу, заготовляя и обделывая строительный материал, а также дрова на целый год для всей батареи. Когда лес срублен и уже подготовлен, начинался вывоз заготовленного материала в батарейный двор. Вот когда наступала горячая работа и для всех лошадей. Экспедиция хозяйственная закончилась. Люди возвратились усталые от тяжкой работы, в изорванном платье, срок которому установлен большой и при нормах носки. Но в финансовом отношении эти заготовки натурою переводили непосредственно в карман командира батареи все деньги, специально ассигнуемые на отопление казенных зданий и на стоимость всякого строительного материала для всех видов ремонта.

Таким же путем снимались и пастбищные места, на которых долго выдерживались батарейные лошади, а люди заготовляли сено на зиму. Словом, непосредственным общением с жизнью батареи и действительными распоряжениями в ней я от многого пришел в расстройство, не понимая, как можно так просто и открыто перекладывать казенные деньги в командирский личный карман.

Однажды, как раз по окончании лесных заготовок, в один из торжественных царских дней я должен был отвести команду нашей батареи в церковь и на парад на станичной площади. До[посещения] церкви командир батареи (католик) хотел осмотреть обмундировку команды. В воинских частях того времени получали от казны только сукно и приклад, а шили одежду части своими собственными средствами. Выгода хозяйственника требовала давать в носку постоянную и на долгий срок только старую одежду (3й срок); получше (2й срок) хранить в цейхгаузе и выдавать для носки лишь в особых случаях; наконец, 1й срок – совершенно новое, никогда не одеванное – хранить в цейхгаузах как неприкосновенный запас на случай мобилизации.

Но опытные войсковые начальники хозяйства умудрялись скаредными приемами накоплять одежду даже шести сроков, никогда не давая людям в носку приличной одежды, а удерживая даже 5й срок в цейхгаузах в запасе. Между тем, ежегодно на восстановление поношенной одежды в сравнительно балльном % (проценте) отпускалось от казны сукно. Такие отпуски сукна у опытных казнокрадов и составляли фонд их прямого дохода. Все это я постиг только теперь, при соприкосновении с людьми и оборотной стороной всякого рода хозяйственных операций.

Так вот, для представления командиру батареи я утром в табельный день и выстроил свою команду в мундирах 2го срока, который в батарее выдавали солдатам на хранение