Написав записку, я прочитал ее ямщику, упомянув в ней и его имя, и куда я уезжаю верхом, подписал записку, а к ней приложил еще и рублевую бумажку.

Ямщик молча смотрел, как мы садились верхом, долго еще стоял на дороге, посматривая в нашу сторону; затем, подобрав вожжи, круто повернул назад и помчался на свою станцию.

Мы, конные, имея впереди двух проводников, двинулись широким проездом по заросшей кустами дороге, почти совершенно нетронутой нигде плугом. Местность постепенно повышалась, и мы стали втягиваться в предгорья, на которых группами встречались исключительно лиственные, но уже рослые деревья. Проводники прибавили шагу, и мы скоро стали проходить перелесками. Растительность становилась гуще, а деревья мощнее и старше. Местность становилась волнистее. Несколько раз мы переехали ручьи с прекрасной чистой водой (очевидно, притоки р. Сунжи). Солнце высоко стояло, когда мы вступили в густой девственный лес, все время поднимаясь извилистой и узкой тропой, местами крутой и неприятной для движения. Раза два за весь путь Казбекар стрелял из своего пистолета, как бы кого-то предупреждая о нашем проезде. Действительно, оба раза мы вскоре после этого проезжали через аулы.

Интересно, что горная тропка, извиваясь, поднимается к аулу и подходит как раз в единственном доступном к нему месте. На плоском уступе горы с отвесным обрывом в несколько сот футов амфитеатром расположен такой аул. В доступных подъемах обрыва высится по его краю стенка из насухо сложенных глыб с бойницами для стрельбы. Единственные ворота в этой ограде и принимают горную тропу, которая обстреливается на далекое расстояние еще и из высокой каменной башни у входа в аул.

С подходом нашим к аулу повторялось каждый раз следующее: один из проводников ускакивал заранее вперед, предупреждая о нашем проезде. Когда мы подъезжали ко входу в селение, то здесь уже сидела довольно большая группа пожилых и молодых горцев, но без оружия. Они отвечали на приветы Казбекара, но серьезно и пронзительно рассматривали меня. Почти у всех стариков бороды и ногти на руках были окрашены хиной (в разный цвет).

При проезде аула, расположенного амфитеатром, мы имели справа, на одной с нами высоте, порог дверей саклей, а слева – мы иногда ехали по крышам нижестоящих (вырубленных в скале) жилищ. Здесь мы являлись предметом любопытства женщин, не раскрывающих лиц, детей и собак. Поля такого аула, крохотные по размерам, но тщательно поддерживаемые кладкой из камней, виднелись выше и ниже нас амфитеатром; на них все ярко зеленело. Кое-где виднелись фруктовые деревья небольшими группами.

В одном ауле мы проехали мимо небольшой мечети и торчащих кругом нее могильных плит с растущими на этом кладбище отдельными кипарисами.

Сакли[были] устроены примитивно и на один лад, с плоской крышей. Иногда местность, освобожденная от лесного покрова, открывалась на далекое пространство, и перед восхищенным взором ярко сверкал белый зубчатый гребень Кавказского хребта, освещенный солнцем, уже уходящим на покой.

Было 6 ч. вечера, когда мы подъехали к аулу Казбекара, с трудом пробираясь по тропке, запруженной возвращающимся с пастбища стадом овец и мелкого рогатого скота. В ауле Казбекара нас приветствовали уже по всему пути. Мы где-то свернули вправо проулком и вышли на довольно большую площадку, густо поросшую мелкой муравой, и подъехали к почти русскому по виду дому, но лишь с плоской крышей; окна большие, застекленные и настоящие въездные двери с балконом.

От двери отделилась красивая, лет 35-и женщина, которую за руку держал Хаджи-Мурад; она подошла ко мне (еще сидящему верхом), с достоинством поклонилась и что-то громко проговорила.

– Это моя жена, – сказал мне Казбекар. – Она благодарит тебя за нашего сына и за все, что ты для него сделал. Призывает на твою голову за это благословение Аллаха и просит оказать нам честь войти в наш дом.

Соскочив с коня, я крепко пожал руку женщины и просил сказать ей, что я люблю детей и полюбил Хаджи-Мурада, как своего маленького брата, а потому рад сделать для него все доброе и полезное. Меня просили войти в приемную комнату, меблированную венской гнутой мебелью, с крупным столом и керосиновой лампой. На полу у стены против входа лежал ковер кавказской работы с несколькими мутаками (длинными круглыми подушками). Влево через двор виднелись и другие комнаты сакли. Меня усадили на стул на ковре у стенки. Скоро комната стала наполняться приходящими родными, друзьями и одноаульниками хозяина. Меня, как почетного гостя, приветствовали и ждали моего слова «прошу садиться». Приходящие усаживались на корточки, очень характерно, но разумно и гигиенично. Однако, надо иметь от природы стройную, гибкую фигуру горца, чтобы так естественно садиться и вставать, пребывая на корточках без утомления иногда по несколько часов.

Если входил старик, особенно из боевых и уважаемых в ауле, вставали все, моложе его годами, и не садились, пока он не разрешал это одним гортанным звуком или жестом рукой. Все разговоры начинались с погоды и проделанного пути. После всех таких восточных прелюдий задавались мне самые разнообразные вопросы. Переводчиком служил Казбекар, но весьма удовлетворительно замещал его маленький Хаджи-Мурад, вызывая чувство восхищения своих родных познанием русского языка.

Разговоры затянулись до 8-и вечера. Казбекар вежливо намекнул, что усталому гостю пора на покой. Посетители, молча кланяясь, стали уходить один за другим. Мне подали ужин: вареную курицу с местным туземным соусом, отличный чурек, какие-то сладкие лепешки и чай. Казбекар откуда-то вытащил бутылку коньяку и две бутылки столового вина. От коньяка я отказался, а выпил лишь немного вина.

Правду сказать, мы часов 7 без остановки провели в седле по очень тяжкой дороге, и мне очень хотелось скорее освободиться от своей амуниции и отдохнуть. Постелили мне на ковре, и я отлично устроился на нем.

Утром я поднялся одновременно с хозяевами. Хаджи-Мурад старался оказать мне всякое гостеприимство и помочь в утреннем туалете. Нам подали кофе со свежими чуреками и буйволовыми сливками, которые по вкусу ни с чем не сравнимы. В 9 ч. утра Казбекар предложил мне пройти с ним к родителям «молодой». Оказывается, что религиозный обряд свадьбы уже был совершен вчера, и на нем я не мог присутствовать, как иноверец. Теперь же выполняется обрядовая и бытовая сторона свадьбы.

Визиты делать мы отправились с Казбекаром и его сыном. Принимали нас всюду с почетом и типическими обрядами горского кавказского гостеприимства. Разговоры велись на одни и те же темы; те же вопросы повторялись, что и вчера. Но чувствовалось