Так мы обошли тех, куда, по обычаю, нужно было прежде всего пойти. Уже был полдень. Казбекар сказал, что теперь надо пройти к «молодой», которая этот день проводит последний раз исключительно со своими сверстницами-подругами. Я должен поздравить ее и пожелать ей счастья.

Предупрежденный полковником Р[ыпинским], я имел в карманах наготове серебряные монеты, которые Копач перед отъездом вычистил мелом так, что они сверкали как новые. Мы вошли в большую саклю и через узкий коридор прошли в довольно обширную комнату с диваном, покрытым ковром, и с мутаками. На диване среди подушек восседала в своем свадебном наряде «молодая», окруженная подругами; в руках одной из них была русская гармоника. Национальный наряд горянок не портит естественных очертаний фигуры и не режет глаз несоответственным соединением цветов материй. Как голова, так и самое платье украшается нашитыми серебряными и редко золотыми монетами (обыкновенно продырявленными), а также вышивками, узким галуном или шнуром. В умении каждой девушки и женщины все это со вкусом сочетать и заключается секрет, почему в таком костюме горянка кажется красавицей, а в европейском – больше чем наполовину теряет свою привлекательность.

«Молодая» никакого особого впечатления на меня не произвела. Я поздравил ее, крепко пожав ее ручку и одновременно вложив в нее штук 6 серебряных рублей. Она раскраснелась от поздравления и подарка. Казбекар от нас ушел, а переводил мои поздравления очень мило Хаджи-Мурад. Затем я приветствовал за руку каждую подругу, вручая по серебряной монете на счастье, причем пожелал им по душе найти себе мужей и хорошую свадьбу.

Все остались довольны и с величайшим любопытством меня рассматривали, так как многие из них никаких еще не видели русских, а особенно русского офицера, да еще в своем родном ауле. Хаджи-Мурад довольно прилично переводил вопросы, которые мне задавали, и мои ответы.

Среди подруг одна, проще других одетая, выделялась безукоризненной красотой лица и стройной, необычайно изящной фигурки. Сверкая черными глазами, она бойко спросила Хаджи-Мурада:

– А он еще не женат?

Я ответил: «Нет».

– Почему же он не женился?!

Я ответил, что не встретил еще такой красавицы, как она. Она сконфуженно опустила глаза. Тогда я спросил Хаджи-Мурада, как ее имя; она на его вопрос ответила, смотря мне в глаза: «Фатьма».

– Спроси у нее, Хаджи-Мурад, пошла бы она за меня замуж?

В ответ на переведенный мой вопрос Фатьма, сверкнув очами, сказала с усмешкой:

– Пусть перейдет в нашу веру, а тогда посмотрим!

Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Обернувшись, я увидел Казбекара с каким-то неспокойным выражением глаз. Он мне сказал, что его жена ждет нас с обедом. Я сделал всем общий церемонный поклон, и мы вышли из этой сакли, направляясь прямо домой. Хаджи-Мурада он послал вперед предупредить мать о нашем приходе. Оглянувшись по сторонам и замедляя шаг, Казбекар сказал мне следующее:

– Аллах знает, что я тебе истинный друг и только через мой труп перешагнет тот, кто пожелает тебя оскорбить. Но будь осторожен и не затрагивай наших девушек. Ты еще не знаешь, как обидчив горец. Он не только за сказанное девушке слово, но за обидный, по его мнению, взгляд на нее без рассуждения убьет кинжалом всякого! Хорошо, что кроме Хаджи-Мурада и меня никто не слышал, как ты говорил с Фатьмой. А если бы здесь был кто-либо другой, а не мы?!!. Пожалуйста, не трогай наших девушек!

Крепко пожав Казбекару за такое чистосердечное предостережение руку, я извинился в своем незнании их обычаев и уверил его, что в мыслях не имел обидеть чем-либо девушку. У нас, русских, такие разговоры считаются обыкновенными и никого не обижают.

В сакле нас встретила гостеприимная хозяйка и угостила своей туземной, очень вкусной стряпней. После обеда заходили с благодарностями за визиты все, у кого мы были; в разговорах, рассказах про старое время Шамиля пробежал день до вечера. Как только солнце село, площадка перед домом Казбекара (самая большая и ровная во всем ауле) преобразилась: молодежь образовала круг из зарытых в землю пучков кукурузных стержней (стеблей?), основательно пропитанных нефтью. В круг этот вошли и сваленные на площадке бревна (запасной строительный материал хозяина), на которые амфитеатром расселись более почетные гости, а для меня поставили венский стул. Все же население аула и других соседних селений, усевшись на корточках или стоя, образовало кольцо вне кукурузного.

Когда совсем стемнело, распорядители танцев зажгли все высокие кукурузные пучки, и горящая нефть осветила странным мерцающим светом и внутреннюю площадку, и всю массу людей, собравшихся на это зрелище. Заунывно заиграла зурна, загрохотал барабан, и потянулась однообразная некрасивая, но чарующая музыкальная фраза «лезгинки», не меняющаяся все время танца. Вот откуда-то из толпы на середину выпорхнули две девушки, одну из которых я сейчас же узнал: они закружились, медленно и грациозно изгибаясь всем телом, то идя друг дружке навстречу, то удаляясь…

Не вытерпело ретивое у молодежи: вихрем ворвались в круг два красавца-горца и, выделывая изумительные и грациозные «па», они начинают преследовать красавиц… Скоро выясняются и симпатии: пары сближаются, увлекаясь взаимным чувством. Теперь в мимическом танце герои стараются выставить перед избранницами своего сердца все свои доблести: они выхватывают кинжалы и с ними проделывают самые сложные «па» и движения, крайне рискованные при малейшей неловкости и неосторожности… И чем опаснее и рискованнее придуманное движение, тем горячее отбивают руками такт зрители, гортанными криками поощряя танцующих…

Не смену танцующим врываются в круг из толпы пара за парой новые искусники, а усталые, ловко ретируясь, исчезали в толпе, не нарушая оживления… Чудную картину представлял этот туземный горский бал на фоне чарующей красоты гор и при благодатном климате… Но всему наступает конец; почти до земли догорели длинные факелы; давно уже поредели ряды сидевших на бревнах, а их место занимали только полусонные и жадные до зрелищ мальчишки. Смолкла и музыка. Заснул и аул. Долго еще перекликались разволнованные всем этим зрелищем и шумом собаки.

Ночью, продумав все условия поездки и пребывания в ауле, я решил на следующий день отпроситься у гостеприимного хозяина обратно в батарею. Ночь прошла благополучно. Утром я представил служебные резоны свои Казбекару и просил позволения уехать.

Казбекар не возражал. Только жена его непринужденно и искренно жалела, что я лишил ее возможности хотя немного отблагодарить за хлеб и соль, которыми пользовались долго в моем доме и сын, и муж, и все их родные. Простились