Шрифт:
Закладка:
– Оля! Пойди сюда, – шепнула просунувшаяся в двери Лидочка и поманила ее рукой. Они спустились вместе по другой, черной лестнице в небольшую комнатку-склад для разнообразного хлама, более не пригодного, но избавиться от которого никто не смел, и только закрывшись и убедившись, что поблизости нет чужих ушей, Лидка больше потребовала, чем спросила: – Ну, докладывай!
– Да чего докладывать, – вздохнула Ольга. – Ничего еще не ясно. Вестей нет, хожу, пороги обиваю. Просила коллективное обращение от его коллег подать – глухо. Никто не решился выступить. Главное, чтобы не «Тройка», чтоб до суда дошло, я ведь только об этом и прошу хожу. Чтобы судили всей общественностью – как человека и коммуниста. Завтра к комиссарам пойду.
– Не нужно к комиссарам, полоумная! – всполошилась Лидка.
Ольга, конечно, не решила бы с ней делиться, если бы не была уверена, что Лидка не станет распространяться и уж тем более зубоскалить за ее спиной. В школьную пору они вместе ходили в один кружок, изначально математического направления, но тот быстро стал местом сборищ и обсуждений разного толка. На одном таком собрании Лидка притащила свой баян и, поддавшись романтическим настроениям из-за мальчика, который ей там очень нравился, затянула Есенина. К несчастью, тот самый мальчик доложил об этом матери, служившей секретарем в каком-то наркомате, и если бы остальные не сговорились, с подачи Ольги, что Лидка декламировала вовсе не Есенина, а Багрицкого, то не пела бы она сейчас в пионерии и не давала бы по театрам концертов.
– Так, завтра приходи к торцу театра Оперетты, в семь часов. В восемь завтра «Свадьбу в Малиновке» дают. Я тебя устрою в буфеты, там у нас в аншлаге Симочка на коньячке. Не справляется. Подашь рюмочки одному гостю, я тебе укажу кому. А под коньячок с ним договоришься.
– О чем? – моргнула Ольга.
– Ну как – о чем! Об этом самом. Классовые враги, они же только на бумажке, а на деле все довольно умозрительно, – пожала плечами та.
– Нет, Лидочка, не могу я так. Это все какие-то буржуазные пошлости ты мне советуешь!
Подруга насупилась, словно Ольга нанесла ей личное оскорбление.
– Ну, не у всех женихи такие видные, как у тебя, Оленька. С заводскими грамотами и премиями. А, впрочем, мужчина тот серьезный, не последнее «гороховое пальто» в органах, понимаешь? Ты подумай. Я бы и сама, да ему светленькие больше по вкусу.
На мгновение Ольгу вместо отчаяния захлестнула другая волна. Возмутительно такое предлагать помолвленной девушке, да еще и от лица доброго самаритянина – лучшей подруги! Поджав губы, Ольга скупо поблагодарила Лиду за идею и вышла из чулана. Вернулась за своими коробками, получила расчет и спустя четверть часа уже молча прощалась с «дворцом», сидя в парке напротив его чудесного гранитного фасада, вспоминала свою небольшую статейку, написанную вместе с ребятами и напечатанную в газете «Дети Октября», и с каждым мигом чувствовала все большую уверенность, что поступила правильно, отказавшись от такой вот помощи. В мире, полном несправедливостей, где простые рабочие с успехом побеждали капитализм и осваивали целину, Ольге все еще с трудом верилось, что возможно подобное злодейство. Однако этого боялись все. Об этом не судачили, а если уж и случалось говорить, то сухо и по делу – такого-то управляющего трестом товарища арестовали, слыхали? И уж точно не верилось, что однажды вместо имени «такого-то» будет звучать фамилия Верховенского, ее отца. Но просить, пресмыкаться перед чинами – последнее дело! Узнай отец, каким способом его пытались вытащить, сам бы не пошел обратно. Да и себя Ольга хранила до свадьбы, тут уж вообще не о чем было и думать. Честью расплачиваться – не Верховенских черта. Все требовалось делать по совести.
Удалось ей спустя пару дней узнать, что сподвижник отца по экспедиции Павел Анатольевич Рубцов подал резолюцию, в которой если очень кратко, то говорилось, что в Бырранге золота нет и быть не может, а остальные полезные ископаемые – слишком трудозатратные в добыче. Один из коллег отца поделился – тоже в кулуарах и почти шепотом, его словами, «пожалел девочку» – сведениями об отчетах, где у Верховенского и Рубцова разнились показания о том, как именно погибли старатели. Рубцов намекал, что при закладке динамита были допущены суровые ошибки, чего от человека с таким стажем и опытом, как у Верховенского, не ожидали. Ольга бросила, что этнографу-то откуда знать об ошибках и о том, есть ископаемые или нет, на что коллега отца сделал большие глаза и кивнул куда-то наверх, в потолок.
Следующим вечером Колька, выслушав Ольгин рассказ, только нахмурился и даже, чего раньше не случалось, повысил на нее голос:
– Ты зачем болтаешь со всеми подряд, глупая?! Так, того и гляди, тебя саму к ответственности привлекут! Разберутся знающие люди, Владимира Афанасьевича вернут обратно, не раз такое бывало. Сейчас время сложное, повсюду фашисты, вот и проверяют всех на вредительство.
– Вас тоже проверяют? – еле слышно выдохнула Ольга. – На заводе?
– Ну, меня – нет, только нашего бригадира. Бывшего бригадира. Сняли его давеча с поста из-за производственного несчастного случая со станком. Хотя тебе об этом знать не нужно. – Он прочистил горло и потупился, быстро меняя тему. Потом выпрямился, задаваясь, сделал серьезное лицо, и, будь ситуация другой, Ольга бы хихикнула над тем, как он важничает. – А важно другое. Меня вот теперь заместо него бригадиром назначат.
– Да ты что!
Она по привычке приложила ладони к щекам, но глаза намокли совсем не от радости. Колька подвинулся,
