странно, и более человечной, уже непохожей на призрака или утренний сон. – Не нужно церемоний, даочжан. Я наслышана о вас и других братьях Си, и вы, как понимаю, уже знаете, где находитесь и с кем говорите.

– Госпожа, – вновь поклонился Ючжэнь, – дагэ был очень закрытым человеком, и мы с братьями, как оказалось, почти ничего не знали о той жизни, что он вел вдали от нас. Несмотря на это, я рад, что кто-то знал его с другой стороны, что с кем-то он мог не таиться. Причина нашего знакомства очень печальна, хотя могла стать счастливейшей из возможных, и все же я благодарю Небеса за то, что вижу вас и говорю с вами. Не держите зла на деву Цю, если она привела сюда чужака в обход ваших правил. Я уже понял, что нахожусь в месте, которое объявленный мятежным клан Цинь Сяньян назвал своим новым домом, а вы – очевидно, дочь нынешнего главы клана, госпожа Цинь Мисюин.

Дочь главы еле заметно усмехнулась.

– По рассказам А-Цзю я представляла его братьев очень живо, но вы превзошли все мои ожидания, даочжан. Ваше сходство с братом, ваши красота, острый ум и доброта разрывают мне сердце, но и исцеляют его, как те из трав, что и яд и лекарство одновременно. Но в вас нет яда, в вас я вижу свет. Скажите мне, даочжан, неужели вам еще есть за что благодарить Небеса, которые отняли у вас брата, а у меня – счастье и возможность назвать вас сяошуцзы[281] и стать частью вашей семьи?

Она все еще была спокойна, но, встретившись с ней взглядом, Ючжэнь вспомнил глаза Сяньцзаня, говорившего о смерти Шоуцзю в монастыре, и глаза Цю Сюхуа в ночь ее появления в доме братьев Си. Однако вся тоска Сяньцзаня и весь гнев Цю Сюхуа меркли перед той бездной боли, что смотрела на него из глаз этой хрупкой женщины. И если то, что он скажет сейчас, – главное, возможно, для чего он проделал весь этот путь, – принесет ей утешение, то утешить удастся и братьев.

– Госпожа, – Ючжэнь протянул руку, приблизившись к ней, и Цинь Мисюин, поколебавшись, вложила в его ладонь свои прохладные тонкие пальцы, – Небесные владыки когда-то пробудили мир, вдохнув в него жизнь, но они не следят за судьбой каждого, лишь указывают путь; понять, какие из велений Небес правильные, – уже наша задача. Наставники говорили мне: «Небо следует желанию человека», а еще – что судьбу не нужно отрицать, но можно выправить. То, к чему мы приходим, зависит от множества причин, и странно винить богов в последствиях наших решений. Иногда наших сил недостаточно, чтобы противостоять судьбе. Я был бы счастлив назвать вас саоцзы[282], госпожа, и нисколько не сомневаюсь в том, что дагэ любил вас. Только тот, чье сердце исполнено любви, может действовать с мужеством истинного воина[283], а дагэ был именно таким. Я сожалею только об одном: что дагэ не доверился своим братьям из желания защитить нас, из самонадеянности или согласно принесенной клятве… Но его любовь и к нам, и к вам неоспорима, а значит, милосердные Небесные владыки подарят всем нам новую встречу в цикле перерождений.

Цинь Мисюин молча плакала. Прозрачные слезы катились из ее глаз, она не утирала их, и влажные следы на белоснежных рукавах множились, множились и множились. Ючжэнь бережно подвел ее к столу и помог усесться на подушки; она продолжала крепко сжимать его руку, потянув за собой, и он поневоле устроился рядом. Бесшумно возникшая с другой стороны Цю Сюхуа подала госпоже вышитый платок и принялась размешивать в пиале с водой какие-то порошки. Закончив, подвинула пиалу Цинь Мисюин, и та в пару глотков осушила ее. Плач постепенно стихал.

– Если хотите, можете звать меня сяошуцзы, госпожа, – мягко сказал Ючжэнь.

– Тогда и ты зови меня саоцзы, – призрачно улыбнулась дочь главы. – В моей душе царила непроглядная зима, но твои слова способны вернуть весну[284] и напомнить, что стоит жить дальше.

– Благодарю за честь и доверие, саоцзы.

– Я не хотела, чтобы ты возвращалась, А-Хуа. – Цинь Мисюин оправила рукава, все же выпустив ладонь Ючжэня. – Теперь, когда А-Цзю нет, и мне, и тебе здесь стало опасно. Я думала, ты найдешь его родных, расскажешь им все и останешься там, подальше от этой бесконечной войны.

– Госпожа! – оскорбленно вскинулась заклинательница. – Как ты могла подумать, что я тебя оставлю! Шисюн был мне так же дорог, как и тебе, разве могу я не отомстить за его смерть?!

Цинь Мисюин оставила этот выпад без внимания, обратившись к Ючжэню:

– Сяошуцзы, не скрою, я безмерно удивлена, что ты пришел сюда вместе с А-Хуа. Неужели ты не опасался нас, зная, каким наш клан рисуют во внешних землях?

– Саоцзы, дева Цю доблестно хранила ваши секреты почти до самого Сяньяна, так что у меня не было выбора, – добродушно усмехнулся Ючжэнь, а Цю Сюхуа надулась. – Я пошел за ней, чтобы успокоить эргэ, разбитого новостями о смерти дагэ, ведь вылечить его от тоски способна только правда. Я ничего не знал, кроме названного девой Цю Снежного Беркута – она обвинила его в смерти дагэ. Я со вниманием выслушаю тебя, только скажи: откуда тебе стало известно о смерти твоего жениха?

Цинь Мисюин приподняла правый рукав. Показалось запястье, схваченное серебряным браслетом: по гладкой поверхности вились, переплетаясь, две цепочки иероглифов. Ровно посередине блестящий металл почернел, словно от времени или сильного жара.

– Это артефакт «Связь душ», – пояснила молодая женщина. – Техника изготовления хранится в нашем клане испокон веков. Когда двое наденут парные браслеты, то всегда будут знать друг о друге. Если браслет нагреется, значит, другой болен или в опасности, если же почернеет… – Она не договорила. Ючжэнь мягко погладил ее по плечу.

– А кто такой Снежный Беркут и почему дева Цю считает его виновным?

– Тут мне надо пояснить, что происходит в клане и как мы живем уже более полувека, – горько улыбнулась Цинь Мисюин. – Я не буду ни осуждать, ни оправдывать моего отца, который был главой еще до Сошествия гор. Я родилась значительно позже того, как это все случилось, и не знаю, смогла бы что-то изменить или нет. – Сделав знак Цю Сюхуа заварить чай, она продолжила: – Мы с А-Хуа выросли не на сборниках стихов или рассказах о любви, а на военных и философских трактатах. И я хорошо помню, что тот, кто не знает ни себя, ни врага, всегда будет проигрывать[285]. Мой отец думал, что отказ от явного участия в войне поможет ему остаться в стороне, что горы всегда укроют своих детей, что тайные тропы не покорятся противнику. Но Чу Юн, отчаявшись получить преимущество и желая власти, решился на непростительное: призвать своего божественного покровителя, пленить его и с помощью его силы одержать верх над прочими кланами. Ты представляешь, сяошуцзы, что должно твориться в голове у человека, чтобы посягнуть на бога, на того, чьей силой и благодатью жил клан, на того, кто пытался образумить ввязавшихся в войну, но не смог достучаться до неразумных и алчущих? Глава Чу Юн сделал это – и мощь Красной Птицы подчинилась. Я не рискну предположить, чем и как похитители удерживали бога, какой ущерб нанесли своим духовным силам, какие заклятья использовали. Отец узнал об этом и самонадеянно решил, что в Цинь Сяньян воины достаточно искусны, чтобы рискнуть освободить пленника. Если бы он хоть намекнул о совершенном злодействе прочим кланам, уверена, там нашлись бы благоразумные и готовые прислушаться… Хотя, возможно, просто было бы больше жертв, вот и все.

Она замолчала, бездумно проводя пальцем по краю глиняной пиалы; причудливые завитки поднимавшегося от чая ароматного пара постепенно таяли в воздухе, как нарисованная тушью картина под каплями дождя. Как события далекого прошлого.

– Ему не удалось задуманное, саоцзы? – осторожно поинтересовался Ючжэнь.

Цинь Мисюин горестно усмехнулась:

– И да, и нет. Те немногие, кто выжил и вернулся, рассказывали, как обезумел от ярости и унижения плененный бог – обезумел настолько, что не различал уже врагов