в доме своей сестры. Я хочу знать, почему ты позволяешь себе подобное. – Глава клана ронял слова веско, как человек, привыкший к повиновению, но Ючжэню подумалось, что с родным сыном можно было бы разговаривать и помягче. Пусть его и не рассматривали как преемника, когда был жив Шоуцзю, но все же сын, родная кровь…

Очередная мысль о старшем брате обожгла горечью, как ритуальное вино с лепестками хризантемы[291], которым в храме угощали прихожан на Празднике середины осени[292]. Ючжэнь пробовал его всего раз, куда больше он любил «лунные пряники». Наверняка, когда мама была жива, она готовила их сама, и вся семья собиралась дома в этот день, но юноша уже не помнил ни вида их, ни вкуса. После смерти родителей старая кухарка, тетушка Бинь, пекла пряники ровно по числу домашних – лишних семья Си тогда не могла себе позволить – и на растительном масле вместо жира, с начинкой из молотых семян, иногда из бобовой пасты. В те годы это был праздник троих младших братьев да доверенных слуг, не оставивших семью Си в трудные времена. Пряники пекли и в монастыре: на топленом жире, в качестве начинки клали пасту из орехов или красных фиников, а самых почтенных монахов и лучших учеников угощали пряниками с лотосовой пастой. Несколько раз такие доставались и Ючжэню, но самыми памятными все равно были те, испеченные тетушкой Бинь. На каждом был написан иероглиф имени одного из братьев и сидел вырезанный из яблока лунный кролик.

Домой на Праздник середины осени Шоуцзю приезжал лишь раз, до отъезда Ючжэня в монастырь на обучение, все прочие братья встречали без него, и сейчас Ючжэнь не мог отделаться от совершенно глупой ревности к клану Цинь Сяньян, к юной Цинь Мисюин, к маленькой Цю Сюхуа, которым в этот день наверняка перепадали и редкие улыбки дагэ, и самые вкусные кусочки…

Невеселые мысли и воспоминания о прошлом ударом кнута разрезал голос Снежного Беркута:

– А мой досточтимый отец и глава не желает прежде узнать причину шума? Быть может, его в таком случае можно счесть вполне оправданным! Мало того, что служанка моей младшей сестры шаталась неизвестно где весь сезон, так еще и притащила с собой какого-то проходимца монаха! Кто поручится, что он не лазутчик, который выдаст нас тварям из Чу Юн или ничтожеству на троне?

Возмущенные возгласы Цю Сюхуа «Я не служанка!» и Цинь Мисюин «Он не проходимец!» прозвучали одновременно. Глава поморщился и кивнул дочери, дозволяя говорить.

– Фуцинь, этот юноша – младший брат моего покойного жениха, даочжан Си Ючжэнь. – Цинь Мисюин уважительно поклонилась. – Узнав о смерти А-Цзю, я отправила А-Хуа к его семье сообщить им печальную весть. То, что она вернулась вместе с братом А-Цзю, для меня явилось такой же неожиданностью, как и для вас. – Она строго взглянула на Цю Сюхуа, и та потупилась, но упрямо сжатые губы говорили отнюдь не о раскаянии и смирении. – Я обязательно проведу с ней беседу о послушании и самоуправстве, но вашего внимания ждет куда более важное дело. И Си Ючжэнь – часть этого дела, потому что я не допущу и его гибели по вине вот этого! – Теперь гневный взгляд достался Снежному Беркуту.

Прежде чем мгновенно вскипевший брат произнес хоть слово, веско упали слова Цинь Шаньина:

– Это очень серьезное обвинение, Ми-эр. Но прежде всего ответь мне: откуда такие выводы? Как твой брат мог убить твоего жениха?

– Он всегда его ненавидел! – вспылила Цинь Мисюин. Раскрасневшаяся, она утратила болезненный облик и куда больше походила на истинную дочь главы клана. – Ни слезинки не пролил после его гибели, он слишком хочет власти, он все сделал, чтобы стать следующим главой! Посмотри на него, фуцинь: это же тигр, способный нести лишь бедствия и разрушения![293]

– Кто станет следующим главой – решу только я. – Цинь Шаньин на мгновение прикрыл глаза, как от сильной головной боли. – А от ваших свар ни курам, ни собакам покоя нет[294]. Чжи-эр, тебе есть что ответить сестре? Как так получилось, что она винит тебя в смерти жениха?

– Да что вы привязались ко мне с этим выскочкой?! – Снежный Беркут сжал кулаки. – Он даже не из заклинательской семьи, сын какого-то торговца! И его ты прочил в свои преемники, фуцинь? Когда я успел так разочаровать тебя? Когда высказал все, что думал, о Первом императоре, который, не потрудившись разобраться, изгнал невиновных и посадил все кланы на поводок? Когда нашел достаточно сторонников, которые готовы хоть сейчас вместе со мной пойти и взять свое, а не тратить ненужные слова на переговоры? Как же ты не понимаешь, что нам, чья сила была дарована самими богами, унизительно подчиняться обычному человеку?! Я все знаю, глава Цинь, и то, что ты хочешь посадить на трон мальчишку с оскверненной кровью, знаю тоже! Я тебя разочаровал, сестра – так вообще сплошные три беды, восемь несчастий[295], вот ты и решил подобрать какого-то простолюдина и отдать ему все, что мы сумели спасти и преумножить за эти годы?!

Слушая все это, Ючжэнь словно раздвоился. Одна его часть отстраненно подмечала все детали и прикидывала, что из услышанного можно рассказать братьям и выберется ли он сам отсюда живым, чтобы увидеться с ними. Другая же вопреки всем усвоенным в монастыре принципам следования Пути дрожала от унижения и ярости, когда сын главы Цинь Сяньян отзывался о Шоуцзю так, будто он и вся его семья – мусор, недостойный даже беглого взгляда истинного заклинателя. Он изо всех сил держал лицо, пытаясь не позволить проявиться лишним эмоциям, и все же каждое обидное слово о старшем брате будто оставляло незаживающую рану на сердце[296]. Однако Цю Сюхуа, видимо, все же что-то заметила: когда сын главы заговорил, она не сводила взгляда с Ючжэня, и стоило наступить тишине, как раздался ее звонкий злой голос:

– Снежный Беркут, неужели ты совсем забыл о достоинстве благородного мужа? Неужели в нашем клане учат оскорблять непричастных и дерзить родителям? Ты назвал меня служанкой – пускай, я ничего не смогу поделать с тем, что своих соучеников ты держишь за слуг; но не смей оскорблять моего друга и его брата, жениха госпожи! Они лучшие из людей, кого я встречала, смерть Си-шисюна – уже большое несчастье, а ты, отказывая ему в таланте и достоинстве, унижаешь и госпожу Мисюин, потерявшую жениха, и Си Ючжэня, лишившегося брата! Чем они заслужили такие слова?!

– Замолчи, Цю-ваньбэй[297]. Вы тоже молчите, – тяжело уронил Цинь Шаньин, и замолчали действительно все: и Цю Сюхуа, и порывавшаяся что-то сказать Цинь Мисюин, и скрипящий зубами Снежный Беркут. – Никому из вас неизвестно случившееся на самом деле. Цзю-янцзы[298] погиб, выполняя мое задание, и эту вину нести мне одному, не вам.

– Нет, фуцинь! – воскликнула Цинь Мисюин, судорожно комкая край вуали. – Это Беркут убил моего жениха, его не было в Тайном Приюте одновременно с ним, только он мог желать ему смерти!

– Ми-эр, уймись! – теперь сталь в голосе старого главы стала вполне осязаемой. – Да, Чжи-эр, возможно, не тот сын, которого я хотел, но до убийства он бы не опустился! Цзю-янцзы был во дворце и потерпел неудачу. Истинные виновники его смерти там; ни твой брат, ни его сторонники туда не добрались бы.

Глава 11. Потомок Желтого Журавля

Письмо из Далян пришло через пару дней, когда Шуньфэн с матерью и адептами, вернувшись с Совета, едва успели созвать старейшин и согласовать состав разведывательных отрядов: один предполагалось отправить в помощь Ин, другой – в Ляо, а третий – как раз таки в Далян. Вэй Юншэн сообщал, что получил известие из дозорных башен о подозрительной активности на бывших землях Сяньян, отошедших его клану, и собирается возглавить вылазку на них. «Предлагаю закончить наш приятный разговор за полезным делом, – писал он, – ведь дела на божественной охоте с древних времен решаются быстрее и проще, чем в залах собраний. Надеюсь