который Шуньфэн сразу не заметил. Большой, длиной в несколько чи, украшенный по обоим концам зелеными лентами[303]; поблескивало лаковое покрытие лицевой стороны, внутреннюю поддерживали два изогнутых куска бараньего рога, соединенных вместе и образующих роговую пластинку. Вэй Юншэн повернул лук, и стало видно, что пластинка треснула вдоль почти по всей длине: только клей и сухожилия, вероятно, еще удерживали части лука вместе.

Глава Вэй нахмурил тонкие брови – сам как натянутый лук:

– Похоже, мы нашли одного из пропавших охотников, Янь-сюн. Хороших охотников – взгляни, какое добротное оружие, за ним явно ухаживали с любовью. И мощное. – Он слегка натянул и отпустил тетиву, та тревожно загудела. – Сила натяжения не менее даня[304]. Посвети-ка еще…

В траве неподалеку нашлись и стрелы с перьями красной утки, и вырезанное из рога кольцо лучника[305] с иероглифом «лэй».

– Именное? – высказал предположение Шуньфэн. – Возможно, удастся вернуть останки семье.

– Или же охотник был так самоуверен, что сравнивал себя с раскатом грома, неотвратимо настигающим добычу. – Вэй Юншэн ухмыльнулся. – Понятнее не стало. Одежда почти цела, оружие – тоже, а тело будто несколько месяцев тут пролежало. Энергии возмущены, опять же… – Он еще подумал, потом встал и выпустил золотистый сигнальный огонь. В небе проступил контур журавля, повисел немного и осыпался искрами – условный знак срочного возвращения в лагерь.

– Но мы еще не осмотрели долину… – попытался возразить Шуньфэн.

– Слишком много странностей и нехороших совпадений. – Вэй Юншэн, сунув лук под мышку, деловито собирал стрелы. – Если здесь завелась такая тварь, что обгладывает тело до последней косточки, а тяжелый лук ломает как пушинку, я не хочу рисковать.

Не прошло и кэ, как все заклинатели собрались в лагере под защитой флагов энци. Долго приглядывались и прислушивались, но ничего подозрительного не обнаружили, пусть накрывшая долину тишина и казалась неестественной. Наконец главы отрядов решили обыскать окрестности с утра и отпустили подчиненных отдыхать в легких тканевых шатрах, оставив у одного из костров дозорных. Хань Юнгань, пожелав доброй ночи, ушел к себе, а Вэй Юншэн пригласил Шуньфэна в свою палатку.

– В нашу минувшую встречу я обещал захватить хорошего вина. – Гостеприимно указав на циновку с мягкими подушками, он достал из походного ларца кувшин и две глиняные пиалы. – Садись, Янь-сюн, сейчас я угощу тебя «Глазом дракона»[306]. Его делают у нас в клане из самых крупных и сочных плодов. – В пиалы полилась янтарно-желтая жидкость с золотистыми переливами, таинственно мерцающая в свете ламп. – Мастера виноделия рассказывают, что наше вино такое вкусное потому, что в древности сам Водный Дракон посмотрел благосклонно на наши земли, даровав в достатке и солнца, и дождя. Мы редко торгуем «Глазом дракона», чаще угощаем им на пирах или дарим, но сегодняшняя беседа того стоит.

Бережно взяв пиалу, Шуньфэн пригубил напиток. Пахнуло солнцем и апельсинами, вино мягко обволокло язык, глотком света проникло в желудок и наполнило тело легкостью и свежестью, как ясным утром после целительного сна. Вэй Юншэн тоже отпил из своей пиалы, глаза его смеялись поверх обведенного зеленой краской края:

– Мне всегда казалось, что наши мастера добавляют туда персики или апельсины, однако это обман вкуса: за все эти оттенки стоит благодарить лишь плоды «Глаза дракона». Из него, впрочем, делают не только вино, его можно есть и так. Сам убедишься как-нибудь. А знаешь, что древние мудрецы говорили о вине? Что оно помогает совершенствовать природу человека. Вот мы с тобой сидим тут, отдыхаем за вином и одновременно совершенствуемся. Неплохо, а?

– Боюсь, мои наставники не одобрили бы такие методы, – хмыкнул Шуньфэн, допивая вино из пиалы и с молчаливого позволения главы наливая еще.

– Наши с братом – тоже, – согласился Вэй Юншэн. – В свое время А-Мэй постоянно спорил с ними, доказывал, что от вина нет вреда, сплошная польза, однако наставники считали, что оно умеет только туманить разум. Что ж, может, и так, если пить его неправильно, но, как по мне, если уровень совершенствования позволяет, вино даст не слабость, но силу. Как иное знание, к которому откроется доступ в нужное время. И тогда важно не только услышать, но и усвоить это знание без вреда для ума и сердца…

Понизив голос, он поставил опустевшую пиалу на циновку – явный знак того, что дружеская беседа закончена и наступило время тайного разговора. Шуньфэн молча извлек из складок чаошэна гуань и протянул собеседнику. Тот принял его, необычайно серьезный, почти торжественный, стянул ленту с волос, быстро и ловко забрал непокорную гриву в гуань. В тишине вставленная в пучок шпилька звякнула, как вынимаемый из ножен меч.

– Итак, я буду говорить, а ты будешь слушать. – Парой небрежных движений Вэй Юншэн набросил на шатер полог тишины. – Печать не продержится слишком долго, у нас немного времени. Ты первый за все эти годы, Янь-сюн, кто узнает тайну прошлого, что хранят в нашей семье; и надеюсь, ты и твой клан не заставите меня об этом пожалеть. Слово – не дорога, по которой можно вернуться и выбрать другую, оно ошибок не прощает. Итак, в пору той межклановой войны Далян правил мой дед, а мой отец и его сестра были еще молоды. Дед не слишком пекся о будущем, стремясь лишь возвысить свой клан, – словом, ловил рыбу в мутной воде[307], а вот дети его думали наперед, потому и отправили лазутчиков в другие кланы, чтобы быть готовыми к удару со стороны. Так они и узнали о планах Чу Юн призвать своего божественного покровителя, Красную Птицу, и использовать его мощь для победы. Сначала они не поверили – решили, что это просто глупое бахвальство от отчаяния и невозможности победить иным способом. Кто же думал, что эти черепашьи яйца[308] и правда осмелятся на такое! Не знаю как, но им это удалось, и мощь Красной Птицы поначалу принесла Чу Юн значительный перевес в войне. У отца и тетушки были связаны руки; они не могли вмешиваться поперек воли главы клана Вэй Далян, но сумели передать весточку в клан Цинь Сяньян, который с некоторых пор прекратил военные действия и укрылся в горах, надеясь переждать творящееся безумие. Его тогдашний глава Цинь Шаньин, потрясенный непростительным деянием Чу Юн, не смог остаться в стороне и отправил большой отряд вызволять бога. Никто не мог даже предположить, что попытка совершить благое дело обернется отравленным вином, поднесенным страдающему от жажды[309]. Заклинателям из Цинь Сяньян удалось разорвать путы, но обезумевший в плену бог уже не различал правых и виноватых, стремясь отомстить за унижение. Его ярость вызвала обвалы и подземный огонь, реки выходили из берегов, камни сыпались с неба – тут хроники не соврали. Землям Чу Юн был нанесен тяжкий урон, но не меньше пострадали и Цинь Сяньян, грозила новая война – теперь с доведенными до крайности простыми людьми. Избрание народного судьи и заключение мирного договора помогло остановить войну, но не добиться справедливости, ведь судья первым делом обвинил Цинь Сяньян в Сошествии гор, а явных доказательств вины Чу Юн ни у кого не было: молодежь вроде моего отца и тетушки никто не слушал, другие кланы зализывали раны и предпочитали не вмешиваться, и в итоге слово Цинь Сяньян оказалось против слова Чу Юн. Те же думали лишь о спасении собственной шкуры. Дальше ты знаешь.

– Но неужели другие божественные покровители даже не попытались вступиться за невиновных? – Шуньфэн нахмурился.

Красивые губы Вэй Юншэна искривились:

– Скажи, Янь-сюн, оставалось ли у них желание сделать хоть что-то для своих подопечных после того, как те наплевали на все принципы и добродетели, сначала развязав войну, а потом пленив их брата? Любому терпению приходит конец: и человеческому, и божественному. Надеюсь, Красная Птица оправился от своих ран и хоть немного забыл о пережитом унижении. А нам остались лишь одиночество, сожаления и вот это. – Молодой заклинатель закатал рукав на левом запястье, обнажив черную вязь иероглифов, похожую на переплетение шрамов.

Печать подчинения. У матери она была, Шуньфэн видел ее не раз; знал, что и сам в свое время получит такую же, знал и ее назначение: