что там все примерно так же, как в монастыре: есть и жилые помещения, и гостевые, места для тренировок тела и духа, склады, библиотека, трапезная, зал собраний, оружейная – разве что храма не хватает. И каждое здание должно отличаться от остальных, чтобы сразу было понятно, где и что. А здесь? Вон тот двухэтажный дом – это жилище главы или зал собраний? А вот этот, длинный, без окон, – склад или оружейная? Неужели в Цинь Сяньян всегда так было? Или обвиненным во всех грехах и изгнанным с исконных земель заклинателям было не до роскоши, лишь бы выжить? И как они вообще живут здесь, в этих суровых местах? Земля в долине, конечно, плодороднее, и озеро рядом, но с богатыми угодьями предгорий и окрестностей Сяньяна все равно не сравнится…

Какие странные мысли. Похоже, он уже начинал жалеть и оправдывать этих заклинателей, хотя знал о них всего ничего: кое-что – от наставников, остальное – от Цю Сюхуа. Первым вряд ли было известно много, а девушка в надежные свидетели не годилась из-за очевидной предвзятости. Так, может, сейчас у него как раз есть возможность выяснить правду?

Мечи опустились на утоптанной дороге, ведущей от гор к поселению, у большого, поставленного на торец камня с высеченной грубыми, резкими чертами надписью «Тайный Приют». Отдыхавший в тени камня молодой мужчина в таком же темно-сером ханьфу, что и у дозорных, спешно поднялся навстречу новоприбывшим.

– Шу-шисюн, добрая встреча! – окликнула его Цю Сюхуа, проворно убирая меч в ножны.

– Шу-шиди[276], отведешь к молодой госпоже Цинь, – распорядился страж, пока Ючжэнь осторожно спускался с меча и отходил в сторону, будто заново знакомясь с руками и ногами: после первого в жизни полета те слегка дрожали. – Мне пора назад. Надеюсь, ты никуда не влипла, малявка, – бросил он Цю Сюхуа, разворачивая меч обратно.

– Это кто тут малявка, Чунь-шисюн?! – возмутилась девушка, сжимая кулаки.

– Пока будешь водиться с кем попало, останешься малявкой. – Он уже оторвался от земли. – Ну да это не мое дело, пусть молодая госпожа с тобой разбирается.

Немного виновато покосившись на Ючжэня, стражник Шу махнул рукой, приглашая следовать за ним.

– Дева Цю, здесь всегда так малолюдно? – спросил Ючжэнь, поравнявшись с девушкой.

– Днем да, все при деле, кто на занятиях, кто на тренировке. Основные помещения вон там, – она кивнула на ближний склон долины, – сюда спускаются в основном ночевать да по хозяйству работать. Слуг у нас нет, поэтому все дежурят по очереди на кухне или на охоту ходят.

– Какая охота, Цю-шимэй? – усмехнулся стражник. – Уж не знаю, где тебя носило, молодой госпоже Цинь, конечно, виднее, да только за последний месяц горы словно вымерли. Рыба в озере еще есть, а за дичью наши аж в Долину тысячи трав и окрестности наведывались, а путь туда неблизкий, каждый раз не пошлешь отряд. Приходится ведь с занятий снимать ребят, молодой господин Цинь ругался ужас как…

– Что ж теперь, одного молодого господина и слушать? – сузила глаза Цю Сюхуа. – А глава клана так, украшение?

– Язык придержи, глупая! – шикнул заклинатель, быстро оглядевшись по сторонам. – Я-то ладно, не выдам, а ну услышит кто из «беркутов»?

– Делать им больше нечего, за углом подслушивать, боялась я их! – фыркнула девушка, но все же замолчала.

Вблизи дома оказались добротными, но бедными, некоторые ощутимо покосились, столбы покрывала облупившаяся краска, черепица на крышах местами раскрошилась, и проплешины закрыли обычной соломой. Видя, с каким вниманием Ючжэнь рассматривает поселение, его спутники то и дело косились на него с вызовом, явно готовые резко ответить на любое замечание, но юноша молчал. Да и что тут скажешь? Бедно жить – не преступление, но каково переносить бедность тем, кто в свое время владел богатствами, сравнимыми с императорской казной? Ючжэнь помнил из истории, что Цинь Сяньян пусть и не считался самым богатым кланом, в отличие от Хань Ин или У Минъюэ, вечно соперничающих за первое место, но многое черпал из горных недр, щедрых к совершенствующимся; представление же о природных богатствах можно было получить и сейчас, стоило вспомнить разнообразие растений по пути и заброшенные поля вокруг Сяньяна.

Однако от одного вопроса он все же не удержался:

– Скажите, а главный храм уцелел?

– Какой главный храм? – удивилась Цю Сюхуа, а дозорный просто плечами пожал.

Теперь уже удивился Ючжэнь:

– В землях каждого клана ведь есть главный храм, посвященный покровителю клана и его родителям, божественным Дракону и Фениксу. Я слышал, что туда может прийти любой человек – неважно, совершенствующийся или нет, – и помолиться любому из божеств, а еще в алтаре храма спрятан предмет, к которому когда-то прикоснулся покровитель клана.

– А, ты об этом… – протянула девушка. – Ну вроде был такой, когда нас еще не выгнали с исконных земель, но он, скорее всего, разрушен. В Тайном Приюте храмов нет, кому тут молиться, если боги все равно не слышат?

– Пришли. – Стражник явно был рад прервать разговор о богах и махнул рукой в сторону домика на сваях чуть в стороне от остальных. На открытой террасе стояли большие горшки с цветущими растениями, между столбов развевались на легком ветерке привязанные к бечевкам перья и ленты. – Цю-шимэй, молодой госпоже точно ничто не угрожает?

– Шу-шисюн, ты совсем глупый, с меча навернулся? Чтобы я – и подвергла госпожу опасности?!

– Все-все, я просто спросил, ухожу.

Дождавшись, пока провожатый скроется, Цю Сюхуа поманила Ючжэня за собой к дому. На террасе приятно пахло лавандой и орхидеями – ими было занято большинство горшков; девушка осторожно потянула в сторону раздвижную дверь. В нежный цветочный аромат ворвались мощные горькие ноты полыни, а ступив в небольшую прихожую, Ючжэнь учуял еще и свежий камфорный запах. Полынь и камфора… Так пахнет у постели тяжелобольных, когда целители жгут ароматные листья и благовония, стремясь выгнать болезнь; так пахнет на похоронах, ведь горечь и смерть идут рука об руку.

Из прихожей они вступили в большую светлую комнату – похоже, единственную в доме. Простые побеленные стены, плетенные из травы и нитей циновки на дощатом полу; одна стена полностью занята полками с книгами и свитками, в углу – ткацкий станок, за грубой деревянной ширмой угадывается кровать, на широком низком столе у дальнего окна начатая картина: над водой склонилась печальная ива, у ее корней пышно цветут белые колокольчики[277]. Разлука и траур… Видно, жизнь была не слишком добра к той, что живет здесь.

Сама хозяйка дома, сидевшая у стола, обернулась на шум. Ахнула, прижав ладонь к губам, стремительно поднялась и сделала было несколько шагов к гостям, но замерла – не испуганно, потрясенно.

Она была красива, но не яркой, привлекающей взгляды красотой молодости, не нежной прелестью едва расцветающей юности, а красотой далекого пейзажа в туманной дымке утра, когда рассвет лишь слегка трогает розовой краской лепестки губ, в глазах стынут золотая луна и холод ночи, и пыльно-черное[278] покрывало длинных, небрежно заколотых волос еще хранит отголоски сна: счастливого ли, печального ли, но мимолетного, как все сны. Снежно-белый ханьфу с вышитыми на широких рукавах и подоле темными силуэтами гор и вовсе превращал молодую женщину в призрака.

– Госпожа Мисюин! – Цю Сюхуа упала на колени, коснулась лбом пола. – Я вернулась, госпожа! Не гневайся, что так надолго оставила тебя!

– Не может быть… – прошептала Цинь Мисюин, верно ведь? Ючжэнь быстро сопоставил услышанное. – Неужели я сплю и вижу сон? А-Цзю, дуйсян…[279]

– Госпожа. – Ючжэнь отступил на шаг и поклонился со всем возможным уважением. – Вы приняли этого скромного даоса за его старшего брата. Жаль причинять вам боль, но богам было угодно наградить его подобной внешностью при иной сути. Этого ничтожного зовут Си Ючжэнь.

Молодая женщина долго и молча всматривалась в его лицо, больше не делая, однако, попыток приблизиться. Потом проронила тихо в сторону все еще коленопреклоненной Цю Сюхуа:

– Встань, А-Хуа. Так больно… Я уже подумала было, что ты побывала в Небесных садах или в Диюе и привела его душу назад. Но это невозможно, разбитое зеркало целым не станет…[280] – Она отвернулась к окну, глубоко вздохнула и замерла, а когда вновь повернулась, лицо ее стало приветливо-спокойным, как и подобает встречающей гостей хозяйке. Это сделало ее менее открытой, но, как ни