– Не смейте… – сипел он противным ломким голосом. – Мой отец…

– Нет его здесь, – зловеще перебил Эрефиэль, в третий раз откидывая виновника кровавой бани.

На замызганную грудь Кэссиди длинными нитями закапала кровавая слюна.

Нефилим пошел на него с занесенным кулаком и бешенством в глазах. Его занесло. Даже мне это ясно. Как хотелось еще и еще вкушать со стороны эту пытку, смаковать божественное очищающее отмщение, – но цена слишком высока.

Я бросилась к Эрефиэлю и ухватила занесенную руку, а другие его оттянули. Генерал при желании все равно мог бы ударить Кэссиди, но это секундное замешательство как будто дало ему опомниться.

Кэссиди с округленными глазами вертел головой и, казалось, готов был зарыться в землю червем.

– Убийство сына Фемура мне не простят, но знай: я – сын Белого Ястерба, я – генерал-лейтенант Эрефиэль, я – защитник Бравники от акарского нашествия. Я – владелец Берениэля, которым сразил тьму врагов, – бравировал он. Тон тирады нарастал, как шум разъяренной бури. Кэссиди пришел в себя ровно настолько, чтобы трепетать под взглядом Эрефиэля.

– А ты – побрякушка. Позолоченное папашино яичко, болтаешься и будешь болтаться перед лицом у народа. Ты и над своей-то жизнью не имеешь власти, вот и, клянусь, отныне будешь безвылазно в стенах Клерии, подписывать никому не нужные бумажонки. Помяни мое слово!

Сдается, Кэссиди только и мечтает об этом, но все равно – как отрадна была сцена его разноса!

– Пошел с глаз моих! – прошипел Эрефиэль.

Кэссиди вскочил и бросился на выход, по пути налетая на стул. Вдобавок от ужаса и замешательства он еще умудрился распластаться на земле – и только потом вылетел под ливень.

Глава тридцать третья

Далила

Сущность магии весьма расплывчата и не может быть облечена в рамки незыблемых постулатов. Однако при должном изучении даже самый смутный из феноменов обнаружит свои законы и пределы. Так, магия нерушимо связана с волей – а что есть средоточие воли, возможностей и цвета, как не кровь?

Тем не менее колдовать на крови не принято. И по очень веской причине.

– Запретные писания из клерианской школы чародейства. Унакин Плак

Тем же утром в храме моего страдания добавилась новая святыня – очередной порез.

Еще недавно я пребывала в вечном ступоре, покуда где-то внутри отчаянно изнывало мое прежнее существо. Понапрасну предавалось оно стенаниям. За толстыми обсидиановыми стенами из камня и извести его не было слышно.

Ныне же вой унялся. Если и жива еще прежняя Далила, то неприкаянным духом блуждает по коридорам своего лабиринта.

Я и теперь наяву чувствую себя точно во сне. Из уважения к сестрам влачу мучительную ношу в молчаливом паломничестве, открываясь лишь одной – моей наставнице, моей подруге. Ведьме Люсии Гиэван.

Она стояла у моря моего одиночества и глядела на мой крошечный остров. Берега с ее стороны, казалось, бесконечно простерты влево и вправо, но на деле их тоже окружала вода. Мое море было неподвижным, смиренным и, как ни странно, изящным в своем уединении.

По ночам мне являлся Перри – то в образе мертвеца, то живым и полным сил, с круглыми щеками и лучезарной улыбкой. Часто с ним вырисовывался тот проклятый колодец, куда я заглядывала, но не могла заставить себя спуститься.

Наяву я вновь становилась собой лишь в один миг, лишь тогда затерянное сознание соединялось с телом, когда я вытравливала горе на коже, позволяя муке излить свое пение через кровь. Мое тело – это музыкальный инструмент. Лезвие – смычок, а плоть – струны.

Рано поутру, уединившись в общей ванной, я высекала на холсте тела узор страдания, а затем одевалась и шла исполнять долг с заботливой, утешающей, даже обнадеживающей улыбкой.

Я приветствовала юных сестер, которые грезили облачением нового цвета и ревностной службой в рядах Праведниц.

Всего неделю назад и меня наградили рясой лазурного оттенка. Отныне я в числе монахинь, чьи заслуги отмечены уважаемым церковным кругом.

«Мать Далила» звучало интересно, но среди сестер меня, вопреки желанию, снабдили и прозвищем: мать Фэй. Во сне я бормотала о сущностях, что мне являются, – фейри, как их называла. О них я рассказывала только Ясмин.

Фэй. Красивое имя.

Учениц вдохновляла моя преданность. Месяц за месяцем я отдавала себя служению слабым и голодным, ездила туда, где требовалась моя помощь. Я перевязывала раненых и даже провожала в вечность тех, кого больше некому проводить. Держала их за руку, пока освободившееся от души тело не разожмет хватку. Смотрела, как люди засыпают последним сном, и гадала, будут ли они преследовать меня в смерти.

* * *

Церковь Праведниц жила по распорядку, задававшему коридорам постоянную пульсацию. Но порой в минуты сумятицы гулко разливались по их мрамору белые реки сестер, закручиваясь в людские водовороты.

Неделю назад нас взбудоражил слух о новом жертвоприношении. Осмелевший убийца якобы отныне составлял из растерзанных трупов ритуальные узоры – демонического, как полагали, характера.

За месяц до этого сестринской помощи потребовала вспышка гнили в Хамерсбурге.

А в прошлом году все Праведницы ощутили на себе неприятное касание забвения: имя, лицо, тело сестры заволокло завесой небытия.

Сегодня случилось иное.

Позабыв устав, все набились в коридоры и наблюдали, как высокочтимые Праведницы второпях собирают вещи.

Я схватила за руку бегущую мимо монахиню с испуганными глазами.

– Сестра, в чем дело?

– Акарская орда пыталась прорваться через Седой холм! Много кто погиб, а раненых еще больше!

Я оглядела молочный поток, льющийся в сторону обозов сквозь двери.

– Я с вами.

Сколько жизней уже оборвалось, а сколько еще можно спасти? Сразу надо было ехать в бой, а не томиться в церковных стенах!

– Это лишнее. У вас другие обязанности, – раздался непоколебимый голос матери Винри. Она незаметно подошла сбоку со строгим выражением.

Я отпустила сестру.

– При всем уважении, мать Винри, я завершила обучение и уже имею голубую рясу. Я тоже там нужна! – Поток сестер подгонял и меня в путь.

– Да, вы отныне мать и немалого добились, но не следует забывать и о другом… долге, – с нажимом проговорила она.

– Прикажете сидеть здесь и медитировать, пока люди умирают? Наш долг – спасти их!

– Не забывайтесь, мать Далила, – властно произнесла монахиня. – Наш долг – сделать так, чтобы вы не представляли угрозы, а ваш – повиноваться. Научитесь хоть как-то себя сдерживать, и, быть может, нам достанет уверенности вас отпустить.

– А сейчас недостает? Я уже не один месяц помогаю людям!

– Не в полевом госпитале, где слишком много страдающих.