Вскоре мне предстало каменное здание скромной наружности – с виду благочинный и аскетичный монастырь в сердце города. Его венчали шпили, в окнах были розовые витражи, а в вышине бдели на страже отвесные горгульи, подпертые мощными контрфорсами. Творение готики; ничего пестрого и кричащего, как и приличествует смиренной монашеской обители.

Мое любопытство пересилило.

– Куда мы идем?

– Навестить братьев из другой ветви нашей церкви – Служителей. Это дьяконы и жрецы со своими обязанностями.

Мы взошли по ступенькам к огромным стрельчатым дверям из темного дерева. Их поверхность усеивали шляпки железных клепок, а сверху над головой посередине висели огромные железные кольца.

Вошли мы в малые двери сбоку, за которыми нас встретил жрец в рясе. За ним раскинулась истинно церковного вида зала с горсткой Служителей. Мы вступили в притвор.

Наш жрец был в толстом буром шерстяном одеянии и, как вся братия, наголо обрит. Морщины непостижимой тайнописью повествовали о жизни и преклонных годах.

– Мать Винри, мы вас ожидали, – поклонился он и повернулся ко мне. – И вас, драгоценная гостья.

– Зовите меня мать Далила. – Я раскланялась в ответ.

– Непременно. А я – брат Джон.

Монах повел нас через неф своего священного дома. Тянулись к высокому потолку покрытые серым известковым раствором стены. Свет и воздух проникали сквозь высокие окна слева и справа. Виму в конце нефа венчал алтарь на пьедестале, так что за службой здесь приходилось наблюдать с запрокинутой головой.

Поскольку Владыки, высшие существа, непостижимы для смертного разума, никаким предметам и никаким образам не воплотить в себе их бесконечной благодати – кроме одного знака. Знака спирали.

Если Зрящие прикладывают ко лбу кольцо из пальцев как символ вечного ока, то у нас принято большим пальцем закручивать от края груди к сердцу спираль.

Знания Владык беспредельны, бездонны, и человек не осмыслит их, покуда не низвергнется по спирали в круговерть, расщепляя разум надвое.

Вот и здесь наверху стрельчатого оконного витража закручивался к центру символ спирали.

Служить Владыкам – значит вручать себя во власть их благодати и добродетели, не углубляясь чересчур в области высшего порядка.

– С чем пожаловали, брат Джон?

Мы повернулись на сильный, с хрипотцой голос. К нам с тростью шагал пожилой, но еще не растерявший статности монах.

О его трудностях говорили наравне с тростью и глаза, бесцельно шарящие по стенам. Впрочем, держался слепой с завидной уверенностью и шел по монастырю свободно и обыденно, не выказывая ни страха, ни растерянности.

– Брат Клеменс, – кивнул брат Джон.

Названный Клеменсом проковылял между скамей. Он тоже был в морщинах и имел бородку с проседью, похожую на пушок новорожденного цыпленка. Молочно-белые глаза смотрели мимо, зато улыбка лучилась добротой.

– Дайте угадаю. К нам в гости заглянула ведьма? – вымолвил слепой монах. Негромко, но мать Винри все равно напряженно помялась, опасливо озираясь.

– Брат Клеменс! – с уважением пристыдил его брат Джон и подался ближе. – Выбирайте слова!

– Будет вам. Я не хотел никого обидеть, – в утешение сказал тот.

– Меня тревожат не ваши, брат Клеменс, а чужие помыслы. Нас могут подслушать. – Настоятельница была тверда и холодна, под стать скале, но не пережала с укоризной, не обидела принявшего нас хозяина.

– И правда. Прошу меня извинить. – Он отвесил отточенный за годы поклон. – Позвольте узнать, вы мать Далила?

Я ответила сама.

– Это я.

– Какой дивный голос! – Брат Клеменс смотрел в мою сторону, но как бы сквозь меня. Было не по себе.

– А меня называйте мать Винри, – добавила она за меня.

– Наслышан, наслышан. Ревностная, трудолюбивая, самоотверженная Праведница и умелая наставница. Ваша слава опережает вас!

– Могу сказать то же самое.

Слепой с усмешкой развернулся, подзывая нас за собой.

– Польщен комплиментом, но, право, я человек маленький. Брат Джон, не утруждайте себя, я провожу их к отцу Морису.

* * *

Путь лежал вверх по винтовой лестнице за дверью и через узкий высокий коридор. В косых лучах из витражного окна вертелась пыль. Брат Клеменс без труда прокладывал дорогу, по-видимому, давно заучив все углы и повороты.

– Брат Клеменс, неужели вы увидели брата Джона? – спросила я.

Мать Винри меня одернула, но монах со смешком ее успокоил.

– Этот монастырь – мой дом. Вам разве нужно видеть, где зудит нога, чтобы почесаться? Видеть предмет, чтобы порой уверенно до него дотянуться? Да, зрения я лишен, зато ум еще при мне. Я знаю распорядок, братьев, их обязанности, знаю весь монастырь. Для меня он так же знаком, как строение моего скелета.

И он тут же свел на нет всю тираду тем, что ударился ногой в сандалии о горшок с землей.

– Уй! – Брат Клеменс потер большой палец, балансируя на трости.

Я с трудом удержалась от смешка. Мать Винри же явила блестящий образец невозмутимости.

Монах извинился. Не задуманный ли это спектакль?

Дальше мы шли молча. Клеменс, по-видимому, был изрядно сконфужен. Вскоре он привел нас в залу с рядами изящных дверей, изрезанных образами из неуловимых преданий древности.

За одной из них были покои с открытым окном. Коридорную сырость сменил запах старины, отдававший плесенью, – должно быть, он исходил от представшего нам старого священника в белом.

– Отец Морис, я привел вам мать Винри и мать Далилу.

– Благодарю, дитя мое.

Седой, дряхлый отец Морис подступил короткими шажками. Морщинистые губы тряслись, как и немощные конечности при ходьбе.

Таких древних старцев я еще не видела. Лысую голову островками усеивали бурые пятна, усталые карие глаза апатично смотрели в нашу сторону, провисшая кожа как будто стекала с лица, обнажая слезную красную ткань нижних век.

Отец Морис устало, но радушно улыбнулся. Я разглядела пару-тройку последних живых зубов – мрачных предвестников близкой кончины.

Ряса была, как и у Праведниц, белая, но без цветного канта – вместо него на груди красовался золотой вышитый узор встающих луны и солнца. Довершала его облачение аккуратно лежащая на плечах стола до колен с бахромой на концах.

– Входите, – подозвал он хрупкой костлявой рукой.

Кругом покоились на ромбовидных полках свитки, в шкафах и на столе – книги.

Едва мать Винри вошла за мной, отец Морис поднял руку.

– Только мать Далила.

Сама собранность, она сложила руки перед собой и прищурилась.

– Меня не предупреждали, – скупо произнесла монахиня.

– Что сказать? Приношу извинения. Нам необходимо поговорить с глазу на глаз.

– Не поясните?

– Поясню. Ее детство несколько все усложняет. Как я понимаю, из-за определенных особенностей мать Далила охотнее откроется, если за спиной не будет сестер.

Матери Винри это не понравилось – но что поделать? От нее ничего