Шрифт:
Закладка:
Отцовский авторитет ослабевал благодаря умеренному росту юридических прав женщин, и еще больше — благодаря самоутверждению эмансипированной молодежи. Анна Пламптр, путешествовавшая по Франции в 1802 году, рассказывала, как садовник сказал ей:
«Во времена революции мы не смели ругать своих детей за их проступки. Те, кто называл себя патриотами, считали, что исправление детей противоречит основополагающим принципам свободы. Это делало их настолько непокорными, что очень часто, когда родитель осмеливался отругать своего ребенка, тот говорил ему, чтобы он не лез не в свое дело, добавляя: «Мы свободны и равны; Республика — наш единственный отец, и никакой другой»… Потребуется много лет, чтобы вернуть их к умению думать».29
Порнографическая литература была в изобилии и (по словам одной из современных газет) являлась любимым чтением молодежи.30 Некоторые ранее радикально настроенные родители к 1795 году (как и в 1871 году) стали отдавать своих сыновей в школы под руководством священников в надежде спасти их от всеобщего расшатывания нравов и морали.31 Некоторое время казалось, что семья должна стать жертвой Французской революции, но восстановление дисциплины при Наполеоне помогло ей восстановиться, пока промышленная революция не обрушилась на нее с более постепенной, но более устойчивой и фундаментальной силой.
Женщины занимали высокое место в Старом режиме благодаря изяществу и утонченности их манер, а также развитию их ума; но эти события в основном касались аристократии и высших слоев среднего класса. Однако к 1789 году женщины из простонародья заметно включились в политику; они едва не совершили Революцию, пройдя маршем к Версалю и вернув короля и королеву в Париж в качестве пленников коммуны, пылающей своей вновь обретенной силой.*В июле 1790 года Кондорсе опубликовал статью «О допущении женщин к правам государства». В декабре некая мадам Алдерс предприняла попытку создать клубы, посвященные освобождению женщин.32 Женщины заявляли о себе в галереях Собраний, но попытки организовать их для продвижения своих политических прав были потеряны в волнении войны, ярости Террора и консервативной реакции после Термидора. Некоторые успехи были достигнуты: жена, как и муж, могла подать на развод, а для вступления в брак несовершеннолетних детей требовалось согласие матери и отца33.33 При Директории женщины, хотя и без права голоса, стали открытой силой в политике, продвигая министров и генералов и с гордостью демонстрируя свою новую свободу в манерах, нравах и одежде. Наполеон, которому было двадцать шесть лет, описал их в 1795 году:
Женщины повсюду — на спектаклях, на публичных прогулках, в библиотеках. Вы видите очень красивых женщин в кабинете ученого. Только здесь [в Париже], из всех мест на земле, женщины заслуживают такого влияния, и действительно, мужчины без ума от них, не думают ни о чем другом и живут только благодаря и ради них. Женщина, чтобы узнать, что ей причитается и какой властью она обладает, должна прожить в Париже шесть месяцев».34
III. РУКОВОДСТВО
Как и почти все остальное, манеры ощутили колебание маятника, который то восставал, то возвращался. Когда аристократия бежала перед нисходящей бурей, они уносили с собой свои титулы, учтивое обращение, благоухающий язык, цветистые подписи, уверенную непринужденность и неторопливую грацию. Вскоре салонная учтивость, танцевальный этикет и дикция Академии стали стигматами аристократии, которые могли повлечь за собой заключение в тюрьму для их практиков, как подозрительных допотопных людей, спасшихся от потопа.35 К концу 1792 года все французы во Франции стали citoyens, а все француженки — citoyennes, в условиях тщательного равенства; никто не был Monsieured или Madamed; а придворный vous единственного обращения был заменен tu и toi дома и улицы. Тем не менее, уже в 1795 году это обращение вышло из моды, vous снова вошло в моду, месье и мадам вытеснили Citoyen и Citoyenne.36 При Наполеоне титулы появились вновь; к 1810 году их стало больше, чем когда-либо прежде.
Одежда менялась медленнее. Зажиточные мужчины уже давно приняли, а теперь отказывались отказываться от некогда благородной амуниции: треугольной шляпы с высоким воротом, шелковой рубашки, галстука-бабочки, цветного и расшитого жилета, пальто до колена, бриджей, заканчивающихся на разных уровнях ниже колен, шелковых чулок и туфель с пряжками на квадратных ногах. В 1793 году Комитет общественной безопасности попытался «изменить нынешний национальный костюм, чтобы он соответствовал республиканским привычкам и характеру Революции»;37 Но только низшие слои среднего класса приняли длинные брюки рабочих и торговцев. Сам Робеспьер продолжал одеваться как лорд, и ничто не превосходило по великолепию официальные костюмы директоров, которые носил Баррас. Только в 1830 году панталоны одержали победу над бриджами до колен (кюлотами). Только санкюлоты носили красный чепец революции и карманьолу.*
На женскую одежду повлияло убеждение революции в том, что она идет по стопам республиканского Рима и периклеанской Греции. Жак-Луи Давид, доминировавший во французском искусстве с 1789 по 1815 год, брал для своих ранних сюжетов классических героев и одевал их в классическом стиле. Так и парижские модницы после падения пуританского режима Робеспьера отказались от петитов и сорочек, приняв в качестве основной одежды простое струящееся платье, достаточно прозрачное, чтобы обнажить большинство мягких контуров, которые очаровывали никогда не пресыщенного мужчину. Линия талии была необычайно высокой, поддерживая грудь; вырез был достаточно низким, чтобы предложить обширный образец; а рукава были достаточно короткими, чтобы продемонстрировать соблазнительные руки. На смену шляпкам пришли бандо, а туфли на высоком каблуке — туфли без каблука. Врачи констатировали смерть нарядно одетых женщин, которые в театре или на променаде
