Шрифт:
Закладка:
Во Франции была скорее коммерческая, чем промышленная буржуазия. Здесь не было такой замены ферм пастбищами, как в то время, когда английские крестьяне уходили с полей в города, чтобы сформировать дешевую рабочую силу для фабрик; а британская блокада препятствовала развитию во Франции экспортной торговли, которая могла бы поддержать растущую промышленность. Поэтому фабричная система развивалась во Франции медленнее, чем в Англии. В Париже, Лионе, Лилле, Тулузе… существовали значительные капиталистические организации, но большая часть французской промышленности все еще находилась на стадии ремесла и цеха, и даже капиталисты делегировали большую часть ручного труда в сельские или другие дома. За исключением авторитарных вспышек в военное время и некоторых якобинских заигрываний с социализмом, революционное правительство приняло физиократическую теорию свободного предпринимательства как наиболее стимулирующую и продуктивную экономическую систему. Мирные договоры с Пруссией в 1795 году и Австрией в 1797 году сняли ограничения на экономику, и французский капитализм, как и английский и американский, вступил в XIX век с благословениями правительства, которое управляло меньше всего.
4. Аристократия потеряла всякую власть над экономикой и правительством. Большинство ее представителей все еще оставались эмигрантами, живущими за границей на унизительных работах; их имущество было конфисковано, доходы прекратились. Из тех дворян, которые остались или вернулись, многие были гильотинированы, некоторые присоединились к Революции, остальные до 1794 года скрывались в шаткой безвестности и постоянных преследованиях в своих поместьях. При Директории эти ограничения были ослаблены, многие эмигранты вернулись, некоторые вернули часть своего имущества, и к 1797 году многие голоса шептали, что только монархия, поддерживаемая и контролируемая функционирующей аристократией, может восстановить порядок и безопасность во французской жизни. Наполеон согласился с ними, но по-своему и в свое время.
5. Религия во Франции, когда Революция близилась к завершению, училась обходиться без помощи государства. Протестанты, составлявшие в то время пять процентов населения, были освобождены от всех гражданских ограничений; ограниченная свобода вероисповедания, предоставленная им Людовиком XVI в 1787 году, была дополнена Конституцией 1791 года. Декрет от 28 сентября 1791 года распространил все гражданские права на евреев Франции и поставил их на юридическое равенство со всеми остальными гражданами.
Католическое духовенство, ранее бывшее первым сословием, теперь страдало от враждебности вольтеровского антиклерикального правительства. Высшие классы утратили веру в доктрины Церкви; средние классы приобрели большую часть ее земельных богатств; к 1793 году собственность Церкви, когда-то оценивавшаяся в два с половиной миллиарда ливров,5 было продано ее врагам. В Италии папство лишилось своих государств и их доходов, а Пий VI стал пленником. Тысячи французских священников бежали в другие страны, и многие из них жили на протестантскую милостыню.6 Сотни церквей были закрыты, а их сокровища конфискованы. Церковные колокола замолчали или были переплавлены. Вольтер и Дидро, Гельвеций и д'Ольбах, по-видимому, выиграли свою войну против церкви.
Победа не была однозначной. Церковь потеряла свое богатство и политическую власть, но ее жизненно важные корни остались в преданности духовенства, нуждах и надеждах народа. Многие мужчины в больших городах отступили от веры, но почти все стали прихожанами на Рождество и Пасху, а в разгар революции (май 1793 года), когда священник нес освященную Святыню по парижской улице, все зрители (по словам очевидца) — «мужчины, женщины и дети — упали на колени в знак обожания».7 Даже скептики, должно быть, ощущали завораживающий эффект церемонии, неувядающую красоту сказки; и, возможно, они размышляли над «пари» Паскаля — что верить разумно, поскольку в конце концов верующий ничего не потеряет, а неверующий — все, если окажется неправ.
При Директории французская нация была разделена между народом, медленно возвращающимся к своей традиционной вере, и правительством, решившим установить с помощью закона и образования чисто светскую цивилизацию. 8 октября 1798 года очищенная и вновь радикальная Директория разослала всем учителям департаментских школ следующие инструкции:
Вы должны исключить из своего преподавания все, что относится к догмам или обрядам какой-либо религии или секты. Конституция, конечно, терпима к ним, но преподавание их не является частью общественного образования и никогда не сможет им стать. Конституция основана на общечеловеческой морали; и именно эта мораль всех времен, всех мест, всех религий — этот закон, выгравированный на скрижалях человеческой семьи, — именно он должен быть душой вашего преподавания, предметом ваших наставлений и связующим звеном ваших занятий, как он является связующим узлом общества.8
Здесь, как ясно сказано, стояла одна из самых трудных задач Революции, как и одна из трудных задач нашего времени: построить общественный порядок на основе системы морали, не зависящей от религиозных убеждений. Наполеон признал это предложение неосуществимым, Америка осталась верна ему до наших дней.
6. Образование. Таким образом, государство забрало у церкви контроль над школами и стремилось сделать их питомником интеллекта, морали и патриотизма. 21 апреля 1792 года Кондорсе, будучи председателем департамента народного просвещения, представил Законодательному собранию исторический доклад с призывом реорганизовать систему образования, чтобы «постоянно растущий прогресс просвещения мог открыть неисчерпаемый источник помощи нашим нуждам, средств для лечения наших недугов, средств для индивидуального счастья и общего процветания».9 Война отсрочила осуществление этого идеала, но 4 мая 1793 года Кондорсе вновь обратился к нему, хотя и на более узкой основе. «Страна, — говорил он, — имеет право воспитывать своих собственных детей; она не может доверить это доверие ни семейной гордости, ни предрассудкам отдельных людей….. Образование [должно быть] общим и равным для всех французов…. Мы накладываем на него печать великого характера, аналогичного природе нашего правительства и возвышенным доктринам нашей республики».10 Эта формулировка, казалось, заменяла одну форму индоктринации другой — националистической вместо католической; национализм должен был стать официальной религией. 28 октября 1793 года Конвенция постановила, что ни один церковный деятель не может быть назначен учителем в государственных школах. 19 декабря он провозгласил, что все начальные школы должны быть бесплатными, а их посещение стало обязательным для всех мальчиков. Девочки должны были получать образование от своих матерей, в монастырях или у воспитателей.
Реорганизация средних школ должна была дождаться мира, но уже 25 февраля 1794 года Конвенция приступила к созданию «Центральных школ», которые должны были стать департаментскими лицеями, или гимназиями, будущего. Были открыты специальные школы для шахт, общественных
