Временные помешательства случались и раньше. Особо впечатлительные при Самосборе нервничали, им не хватало воздуха, порой для них стены родной квартиры превращались в бетонный мешок, ловушку. Одно дело – переждать пятнадцать минут или несколько часов, но два дня… Я вспомнил, каково это, и поежился.

Все мы иногда даем слабину. Я и сам не так давно задумывался, что Самосбор не самый страшный выход. Но чтобы целый этаж одним махом…

Пришлось подвинуться, пропуская мужика с двумя банками. Он споткнулся о мою ногу и выругался, пиво потекло по его пальцам.

В пивной было тесно. Раз в неделю передовикам производства выдают талоны на кислую, мутную дрянь, от которой густеет слюна и вяжет язык. Поговаривают, для ее производства разводят желтый порошок, в составе которого есть мочевина. Здесь много о чем болтают, но, судя по запаху, эта байка недалеко ушла от правды.

Тем не менее раз в семисменку мы могли подняться всего на один этаж от распределителя и по честно заработанному талону получить две пол-литровые банки. Достаточно, чтобы захмелеть.

Да и мне было полезно увидеть еще хоть что-нибудь, кроме рожи Вовчика да потухших глаз Полины. Болтовня с заводскими позволяла ненадолго разжать тиски.

Грязный пол, десяток высоких круглых столиков, за которыми тесновато даже втроем, и никаких стульев; прилипшая к потолку серая вата папиросного дыма, смех, ругань, звон банок, старые анекдоты и пережеванные по десять раз новости, редкий мордобой – это пивная на пятьдесят первом. Я хлебал кислятину из банки, морщился и жалел, что у меня всего один талон.

– А еще говорят, что видали на том этаже мужика, которому Самосбор не помеха. – Мишаня понизил голос.

– Ну-у, это ты уже пиздишь, – протянул Вадик.

Я тоже кивнул.

– Не верю.

– Как верно заметили ваши товарищи… – послышалось у меня за спиной, и мы разом обернулись, – информация та не может быть достоверна, не в обиду вам будет сказано. Выжить при Самосборе невозможно, это я вам заявляю авторитетно!

Незнакомец прижимал к груди наполненные до краев банки и озирался в поисках свободного столика. Назвать его «мужиком» не повернулся бы язык, совсем он не смахивал на заводских: низкий, с плешью, в очках с тяжелой оправой. Его клетчатая рубашка была заправлена в штаны и выглядела чистой, практически новой, не считая посиневшего пятна от протекшей ручки под нагрудным карманом.

– О, это сразу видно человека ученого! – заулыбался Вадик. – Издалека?

В нашем килоблоке нет никаких НИИ ниже трехсотых. А выше… да кто его знает?

Ученый кивнул. Он поджимал губы и крутил головой в надежде найти себе место.

– Какой НИИ?

Плешивый бросил на Вадика снисходительны взгляд.

– Институт, молодой человек, он один. Разнятся лишь филиалы и направления исследований…

– Так ты из какого?

Ученый замолчал, сбитый с толку такой напористостью. Видя его замешательство, мы отодвинулись и освободили на столе немного места.

– Проходите, товарищ ученый, просвещенного человека слушать всегда интересно.

Тот сначала удивился приглашению, затем просиял. С видимым облегчением поставил банки на край стола, первым же глотком ополовинил одну.

– Лазарев Михаил Петрович.

Он по очереди протянул каждому из нас руку, я пожал мягкую ладонь последним.

– Так над чем работаете, товарищ Лазарев? – не унимался Вадик.

Ученый, будто захмелев с одного глотка, осмелел и многозначительно посмотрел на пустую банку, куда мы бросали бычки. Вадик крякнул и протянул ему папиросу.

– Мое направление – изучение распределения пространства Гигахруща. – Лазарев прикурил и, поймав наши непонимающие взгляды, продолжил: – В широком смысле. Понимание геометрии такой массивной структуры позволит лучше узнать о ее назначении, о ее прошлом и будущем, в конце концов. А также в перспективе обнаружить ранее скрытые от нас источники материальных благ. Возьмем, к примеру, ЭВМ. В Гигахруще нет таких производственный мощностей, чтобы создавать микропроцессоры в промышленных масштабах и, насколько мне известно, никогда не было. Но откуда-то они взялись?

– Всегда тут были. – Вадик задумчиво почесал щеку.

– Да, многие были здесь задолго до нашего рождения. Но откуда? Ничего не берется из ничего, уж простите тавтологию, и не пропадает в никуда.

– Из заброшенных блоков таскают.

– Из заброшенных или из незаселенных – еще большой вопрос, – заметил Лазарев.

Никто не обратил внимание на эту поправку, но почему-то она оставила засечку гвоздиком на внутренней стороне моей черепушки.

– Да ерунда это, – махнул рукой Мишаня. – Вы хоть и ученый, а за весь Хрущ говорить не можете, только не обижайтесь. Он, знаете, большой. Где-то эти микропроцессы, или как вы их назвали, да делают. Как карандаши из трупов.

– Как это, из трупов? – повернулся к нему Вадик.

– Да вот так. У моего соседа племяш работает в крематории, он и рассказывал. Человек – это что, по сути? Углерод. А графит – это что? То-то. У них там есть машины специальные, которые под давлением прах человеческий в графит превращают. Из одного человека, говорит, двести сорок карандашей выходит. Вот где технология! А вы мне тут про «эвэмэки» ваши.

– Так, погоди. – Вадик скривился хуже, чем от пива. – Это что получается, мы покойниками пишем?

– Ну!

– Так, товарищи, вот еще пример! – встрял Лазарев, прикончив первую банку. – Пенобетон! Тот самый, которым Служба быта этажи запечатывает и который ликвидаторы в гранатах носят. Он, по-вашему, откуда берется?

– Известно откуда, – буркнул Мишаня. – На бетонных заводах делают.

– А вы, молодой человек, хоть об одном бетонном заводе слыхали? – прищурился Лазарев.

– А то! Я как-то к Светке из легкой промышленности клинья подбивал. Ну Серег, ты знаешь Светку.

Мишаня толкнул меня локтем. Я кивнул. Светка работала с Алиной и пару раз была у нас дома.

– Так вот, она мне тогда дала от ворот поворот. Сказала, есть у нее хахаль. Как раз на бетонном заводе работает.

– Ха! – разгоряченный Лазарев хлопнул в ладоши. – А вот и нет никаких бетонных заводов. Вообще! Пенобетон течет по трубам в стенах, что кровь по венам. И никто не представляет, откуда он там берется и какая сила создает необходимое давление. И почему он там не застывает. Служба быта знает лишь, куда подключить шланги…

– Погоди-ка, товарищ ученый, а Светкин хахаль как же?

– Мишань, а ты его сам видал хоть раз? – вкрадчиво спросил Вадик.

– Нет, ну я это… Вот зараза девка!

Вадик гоготнул в кулак и похлопал товарища по плечу, я сочувственно улыбнулся. Мишаня сокрушенно качал головой, нависнув над полупустой банкой.

– Я к ней от чистого сердца ж…

Покурили молча. Лазарев присосался ко второй банке, явно намереваясь осушить ее за один присест. Я долго смотрел на его дергающийся кадык, пока наконец не решился.

– Так а конкретно здесь вы чем занимаетесь?

Ученый грохнул пустой банкой о стол, вытер губы и глянул на меня затуманенным взглядом.

– Я? Здесь?..

– Что исследуете?

– Моя группа занималась так называемой… гхм, «Теорией окон». Слыхали о такой? Ах да, откуда бы вам…

Пауза затянулась, Лазарев уставился на дно, где желтой жижи осталось едва ли