детства твердили – нет ничего страшней. Самосбор несет лишь агонию, невообразимые страдания. Но откуда им знать? Возможно, все происходит быстро. Возможно, иногда это тот самый выход – единственное доступное нам милосердие.

В тот день Самосбор на двадцать третьем закончился через полтора часа, и лифт поехал дальше.

Но отражение тех мыслей, видимо, еще мелькало в моих глазах. Первым его заметил Вовчик. Почувствовал, что я стою у самого края и что бежать у меня больше нет сил, их не хватит сорваться с места в очередной раз, когда завоют сирены.

Какое-то время Вовчик лишь буравил меня взглядом. А потом сказал:

– Заняться тебе надо чем-то, малой, башку встряхнуть. Дельце есть. С наваром.

Он не рассказал подробностей, добавил только, что ему нужно все обдумать и подготовиться.

И я согласился. Вот так просто. В голове будто что-то щелкнуло, сложился перегар Вовы, его предложение, воспоминание о горящих глазах брата перед тем, как он в последний раз спустился в подвал…

Все-таки невозможно пережить Самосбор. Но я мог попробовать пережить все остальное.

***

Прислонившись к стене, я посматривал в обе стороны: не выглянет ли кто-нибудь из жильцов на шум в коридоре. Что делать в таком случае, инструкций не было. Рядом шипел газовый резак, сыпались, потрескивая, на пол раскаленные искры. Вовчик возился с дверью уже минут десять, не меньше.

По его словам, этот этаж около недели назад накрыл Самосбор. Спустя пятнадцать часов ликвидаторы прибыли для зачистки и заметили, что герма одной из квартир прилегает не плотно.

– Разгерметизация – штука серьезная, по этому случаю предписание конкретное, – рассказывал тельняшка вполголоса, пока мы поднимались пешком до семнадцатого. – Заварили, даже не заглядывая.

Я косился на его чемодан; судя по весу, там был не один лишь химхалат.

– Чья это квартира?

– Что значит «чья»?

– Колись, Вовчик. Залезь кто к нам, нашел бы пару тюбиков биоконцентрата, бычки в пепельнице и твои дырявые треники. У соседней, думаю, ситуация не лучше; у простого человека взять-то нечего. Но ты готов рискнуть, вскрыть запечатанную ликвидаторами квартиру. Значит, неспроста.

Вовчик ухмыльнулся и переложил чемодан из руки в руку.

– Шаришь. Квартирка и впрямь не из простых. Жил там человечек один… полезный.

– Барыга.

– Барыга. Да не простой, а работающий на важного человека.

– На барыгу всех барыг?

– Вот ты зря зубоскалишь. Ты о Багдасаре Ивановиче, может, и не слыхал, но в узких кругах он человек авторитетный. Дела, по слухам, вплоть до семисотых этажей ведет. Его даже чекисты к ногтю прижать не смогли, а это о чем-то да говорит.

Больше я не выспрашивал, лишь удивился сквознувшему в голосе бывшего ликвидатора уважению к «авторитету» спекулянта. Если квартира принадлежала барыге, там и впрямь можно будет чем-нибудь разжиться, и этого мне было достаточно. Я все еще ходил в должниках у Сидоровича за патроны и обрез.

Мне нужно было вернуть отцовские часы, за две с лишним недели я так и не смог привыкнуть к их отсутствию. Левому запястью будто не хватало веса, будто оно стало мне чужим; чувство потери зудело под кожей.

Вовчик наконец закончил с дверью. Сварочный щиток он снимать не стал.

– Готов, малой?

Я еще раз окинул взглядом чужой этаж – сто тридцать четвертый, так высоко мне забираться не приходилось, – и поправил химхалат. Гулко стучало в груди, руки крепче сжали пожарный топор. Его, как и резак, тельняшка одолжил у какого-то знакомого из Службы быта. Оставалось надеяться, что «навар» это покроет.

– Готов.

Вовчик подождал немного, за щитком было невозможно понять выражение его лица, и дернул на себя герму, распахивая. В ту же секунду из квартиры метнулось щупальце и, обхватив бывшего ликвидатора, утянуло его вглубь прихожей.

– Блять, Серег!..

Я бросился следом, не давая себе времени на раздумья. Толстое фиолетовое щупальце, обвившись вокруг пояса, прижимало Вову к полу; второе, чуть потоньше, уже вцепилось в ногу. Тянуло, выкручивало, намереваясь оторвать. Железный кулак ликвидатора поднимался и падал, с влажным хлюпающим звуком врезаясь в бугрящийся отросток, разлетались скользкие ошметки.

– Руби суку, руби!..

Я подскочил и замахнулся. Лезвие без труда разрубило натянутый шланг из плоти, освободив Вовину ногу… Вовремя пригнулся: третье щупальце, самое тонкое, хлестнуло по обоям в десяти сантиметрах от моей головы.

Гибкие отростки тянулись из бесформенной массы: будто кожаный мешок набили старым хламом и подвесили у входа на кухню. Масса пульсировала, как если бы десяток сердец гоняли внутри нее густую кровь. Я снова замахнулся.

Топор легко вошел в податливую мякоть, утонул в фиолетовом мешке. Я потянул вниз, вспарывая тварь. Ударил снова и снова. Под ноги текло темное, густое, как кисель. Я бил и бил, кромсая плоть, не задумываясь, что раньше оно могло быть человеком, бил под нарастающий шум в ушах, за которым терялись ободряющие крики Вовчика. Рубил, представляя пластилиновые тела тварей, забравших у меня брата.

Пока наконец не расслышал смысл долетающих до меня слов.

– …мать, ну хорош, говорю! Серега, мля, сдохло оно! Кончай!

Я опустил топор и понял, что больше не могу его поднять. Плечи горели от напряжения. Склизкие ошметки застряли у меня в волосах, с носа капало.

– Ну че ты псих такой, а?

Вовчик уже стянул заляпанный щиток.

– Фиолетовое. – Я старался не смотреть на кашу, в которую превратилась тварь.

– Чего?

Он не понял. Тварь была фиолетовой. Смог бы я так быстро среагировать, так легко махать топором, будь ее плоть привычного цвета? Если бы из страшных ран хлестал не кисель, а полилась жидкая красная кровь? От этой мысли желудок схватил спазм, и я едва не заблевал себе и так заляпанный химхалат.

Потом мы долго отмывались в ванной. Вовчик отыскал в ящике над умывальником баночку с марганцовкой, развел в ведре, заставил умыться еще и этим, обязательно промыть глаза.

Лезть на кухню через липкую гору останков никто не захотел. В единственной комнате Вовчик перевернул все вверх дном: разрезал карманным ножиком подушки, заглянул и под кровать, и на антресоли, вытряхнул на пол каждую полку из шкафа. Даже за плинтусом проверил. Несколько минут мы молча курили, осматривая находки.

Худая пачка талонов – не нумерованных, значит, их можно будет отоварить выше двухсотого, – блок папирос без двух пачек, несколько баночек биоконцентрата с красными наклейками, черный противогаз…

– Ты говорил, он был барыгой… – сказал я тихо, глядя на кевларовый комбинезон. Потрепанный, будто его драли когтями десятки лап.

– Да точно барыгой, – отвечал Вовчик озадаченно. – У ликвидаторов нет своих квартир. Не знаю, откуда у него снаряга.

Вместе с комбезом нашлась и кобура с пистолетом. Ее тельняшка протянул мне. Я вспомнил тугой упор спускового крючка, кислый запах пороха в носу.

«Целься в девочку. Только в нее».

И отказался.

– Сидоровичу в обмен на ствол занесешь, дурашка.

Я вновь мотнул головой. Нет, Обойдется. Хватит старику и бурого биоконцентрата.

– Ну как знаешь, – крякнул Вова, ища взглядом, куда бы это все сложить. В его чемодан точно не