когда в темноте неясно блеснула река, Валя остановилась.

— Здесь…

В старом, уже начавшем зарастать травою окопе мы выкопали яму и положили туда пулеметы. Через некоторое время пришли Петрусь и Саша с какими-то ящиками.

— Патроны, — сказал Саша, тяжело дыша. — Здорово мы обставили немцев!

Скоро все было засыпано землей, и Петрусь, предупредив, что придет на другой день к вечеру, скрылся в темноте. Я спрятал в траве лопату, и мы втроем отправились домой.

Шел третий час, когда я робко постучал в дверь. Мама и тетя Нюша, разумеется, не спали. Я ждал, что они накинутся на нас с упреками и расспросами, но, к моему удивлению, обе молчали. Они не удивились даже позднему появлению Вали.

Только когда мы сели за стол и тетя Нюша принесла кастрюлю с дымящейся картошкой, я понял по их безмолвным вопрошающим взглядам, как они взволнованы.

— Можно мне у вас сегодня переночевать, тетя Нюша? — нерешительно спросила Валя.

— Конечно, детка. И сегодня и завтра — когда хочешь. Только вот…

— Что, тетя Нюша?

— Только вот не по себе нам, Витюша, с твоей мамой, что мы с ней ничего не делаем… — у тети Нюши дрогнул голос. — Мы весь вечер про это только и говорим! Все борются с проклятыми — и стар и мал. А мы, домашние хозяйки, даже за ворота не выходим. Перед вами, ребятами, стыдно.

— Да ведь мы, тетя Нюша… — начал я.

— Молчи, Витюша! — перебила она и махнула рукой. — Разве мы ничего не понимаем? Все видим и все понимаем! Ладно уж, ешьте скорей и ложитесь спать.

Глава ДЕВЯТАЯ ДНИ И НОЧИ

На третий или четвертый день Валя с горечью сообщила, что Петрусь убит во время перестрелки с немецким патрулем. За эти несколько дней мы сильно привязались к нему, несмотря на то, что он был скуп на слова и ничем кроме дела, не интересовался.

Смерть Петруся очень расстроила меня и Сашу, но горевать было некогда. Баля сказала, что нам поручено продолжать начатое дело, и мы с жаром принялись выполнять задание.

Долгое время в ту осень мы жили тревожной, лихорадочной жизнью, недосыпая, забывая о еде.

Мы вытащили из сарая десятки винтовок, автоматов и пулеметов, много гранат и ящиков с патронами, много килограммов тола.

Добытое оружие мы закапывали в старом окопе и каждый раз убеждались, что все закопанное всякий раз исчезало. Это наполняло нас радостью и гордостью и придавало новые силы: значит, мы стараемся не зря!

Довольно часто мы лазили в сарай и днем — прятали оружие в бурьяне, а с наступлением темноты перетаскивали его в окоп.

Иногда, лежа в канаве, я слышал неподалеку шаги и чужой говор. Сердце у меня билось тяжело и медленно, вперемежку с его ударами в висках стучала кровь. Я не раз думал о том, как поступлю, если немецкие часовые обнаружат меня в канаве. Одного из них, а может быть, и второго мне удастся застрелить из пистолета, который я, так же как Саша и Валя, держал при себе, когда лазил в сарай. Но на выстрелы прибегут другие немцы и раньше, чем мы успеем добежать до реки, нас, наверное, окружат. Мы заляжем и будем отстреливаться, пока хватит патронов, а потом — смерть. Ну что ж, пусть смерть! Но с помощью добытого нами оружия партизаны уничтожат немало фашистских захватчиков и отомстят за нас, за нашу родную землю.

…Как-то утром к нам пришел Гриша Науменко. Мы давно не выходили в город и лишь по рассказам Вали знали, что Гриша и Нина Воронкова продолжают распространять в городе листовки и что Гриша каждый день придумывает что-нибудь новое. То он наклеит листовку на дверь городской управы, то напишет масляной краской на заборе гестапо: «Смерть фашистским захватчикам!» — и гестаповцы потом полдня соскабливают эту надпись. Такими же лозунгами Гриша недавно украсил забор на центральной улице. Валя со смехом рассказывала нам, что немцы думают, будто в городе действует большая подпольная организация, и строят всяческие планы, чтобы изловить подпольщиков.

Гриша просунул в дверь голову, лукаво прищурив глаза с белесыми, но очень густыми ресницами.

— Здравствуйте, братцы, — сказал он.

— О, гроза гестаповцев! Здорово! — весело приветствовал его Саша. — Входи, входи!

Гриша переступил порог посмеиваясь:

— Ишь ты! Они только с постели поднимаются. А Валя говорит, важным делом заняты.

— Как живешь, Гриша?

— Живу, ребята, если по-честному признаться, — никуда не годится.

— Что так?

— Жрать нечего!

— Ой, ой! — сказала входящая в комнату тетя Нюша и поморщила нос. — Что это за лексикон, мальчики?

Гриша смутился:

— Это я оговорился, простите меня, пожалуйста.

— Ну и хорошо, — улыбнулась тетя Нюша. — А теперь, коли тебе хочется… есть, я предложу сейчас всем позавтракать вареной картошкой.

— С полным моим удовольствием! — выпалил Гриша, но, спохватившись, покраснел и прибавил: — Только, может, у вас самих мало?

— Чего, картошки? Нет, пока еще есть. Но не обессудь: у нас на завтрак картошка, на обед картошка и на ужин картошка.

— Так это же замечательно — три раза в день! — причмокнул Гриша языком. — А я уже давно на один раз перешел.

Тетя Нюша поставила на стол горячую картошку и налила в блюдечко подсолнечное масло.

— Да у вас и жиры есть! — воскликнул Гриша своим тоненьким голоском. — Как в ресторане, чтобы мне провалиться на этом месте!

Он ел жадно, звучно жевал, раздув одну щеку, и вместе со скулами на его лице двигались не только веснушки, но и белесые брови и даже уши. Макая картофелину в масло и густо посыпая ее солью, Гриша восторженно покачивал головой и приговаривал:

— Никогда не ел ничего вкуснее! Это, братцы, пирожное, а не картошка!

Покончив с завтраком, Гриша откинулся на спинку стула и блаженно закатил глаза. Потом вдруг поднялся, выскользнул в коридор и сейчас же вернулся с небольшим мешком, наполовину чем-то наполненным.

— Что это? — удивленно спросил Саша.

— Это гусь!

— Что-о?

— Я говорю — гусь… — Гришины глаза лукаво искрились. — Или ты забыл, Александр, какие до войны были гуси? Такие белые, с крыльями, по воде плавали и кричали: га-га-га!

Он открыл мешок. Там была махорка.

— Зачем ты принес… это? — мрачно спросил Саша. — Я не курю.

— И я не курю. Я же говорю, что это гусь!

— Чудно как-то шутить ты начал, Гриша.

— А я не шучу. Это ты соображать начал медленно, Александр.

— Да скажи ты толком, в чем дело?

— А в том, что я на базаре с одним старичком колхозником договорился. «Если ты, — говорил он мне, — доставишь нам в деревню табачку