Шрифт:
Закладка:
— И тебя не заметили? — спросил я. — Как же ты умудрился повесить?
— Умудрился… Народ сразу окружил, читают и молчат. А одна женщина, смотрю, даже заплакала.
— Глупо ты сделал, — нахмурился Саша. — В заголовке написано, что это орган печати нашего ремесленного. Теперь нам хоть форму снимай. А то сразу в гестапо попадем.
— А я что, дурак, что ли? — усмехнулся Гриша. — Старый-то заголовок я вырезал, а новый приклеил.
— Какой?
— «Правила торговли на рынке».
Я прыснул, а Саша присел и от удовольствия громко захохотал.
— Ой, Гришка, ну и учудил! И что же потом?
— Потом полицай подошел, давай свистеть, кричать: «Разойдись!» Только как прочитал: «Правила торговли на рынке», успокоился и пошел дальше.
Мы долго смеялись над Гришиной затеей. Со двора меня окликнула мама. Ей стало уже лучше, и она начала даже гулять по двору. Жизнь становилась все трудней, а мама поправлялась, как она говорила, «назло фашистам».
— Витюша, — зашептала она, когда я подошел к ней, все еще продолжая смеяться, — как-то странно вы себя ведете последние дни, уходите куда-то… Такое время… А вы…
— Мамочка, не сидеть же нам по целым дням во дворе!
— Не в этом дело… — Она тревожно заглянула мне в глаза. — Что ты от меня скрываешь?
— Мама…
— Скрываешь, Витюша, я это чувствую.
— Мы ведь пасем корову…
— Вот и не пасете. Сегодня она совсем голодная.
— Сейчас поведем на выгон, мамочка, — сказал я, стараясь поскорее скрыться от ее проницательных глаз, и крикнул: — Ребята, пошли корову пасти!
По дороге на выгон Гриша сообщил нам еще одну новость: утром под дверью своего дома он нашел листовку со сводкой Советского информбюро.
— Вот те на! — Саша даже остановился от удивления. — А Валя говорила, что сегодня не смогли напечатать листовки.
— Бестолковый ты, Александр! Они не смогли, так другие смогли! Ты думаешь, только один ты такой в Борисове храбрый? Значит, еще кто-то работает. Да, я думаю, весь народ листовки клеить будет — только дай!
Гриша бережно вынул из кармана аккуратно сложенную листовку, я выхватил ее, и мы с Сашей с жадностью прочитали сводку Совинформбюро. Из сводки мы узнали о том, что на всех фронтах наши войска ведут ожесточенные бои, в ходе которых противник несет большие потери в живой силе и технике, и что фашистские самолеты напрасно рвутся к Москве: славные советские летчики не подпускают их к столице!
— Ага, достается собакам! — радостно сказал я. — Ребята, а как Гитлер-то врет! По его сводкам выходит, что от Москвы ничего уже не осталось.
На выгоне, у сараев Заготзерна, группа немцев возилась подле грузовой машины. Мы долго наблюдали за ними издалека, так и не рискнув подвести корову поближе. Гриша, наконец, понял, чем они заняты.
— Теплые вещи сгружают… Эка награбили сколько! К зиме готовятся! К нам тоже вчера приходили, даже мою ушанку забрали.
Скоро к сараю подошла вторая машина, груженная теплыми вещами.
…Утром мы рассказали об этих машинах Вале и Нине, которые ожидали нас на улице Первого мая. Валя молча слушала, задумчиво покусывая губу.
— Хорошо, ребята, я передам все нашим. А теперь… — она быстро взглянула на нас. — А теперь, ребята, вот что. Садитесь-ка за стол.
Мы уселись вокруг маленького столика. Было слышно, как в соседней комнате стучит молотком старый Воронков. Чиж неторопливо прыгал в клетке. Солнце пробивалось сквозь занавески на окне, и на полу покачивались кружевные зайчики.
— Мы советовались с Ниной, пока вас не было, и вот что придумали…
Гриша с таким напряжением смотрел на Валю, что на его лбу выступили частые и мелкие бусинки пота.
Валя тихо продолжала:
— Когда наши люди вступают в партизанский отряд, то дают клятву… И я думаю, мы тоже должны дать клятву. Согласны?
— Да, — разом выдохнули мы.
— Вот слушайте, какую клятву мы написали с Ниной,
И Валя негромко прочитала:
— «Я перед лицом своих товарищей клянусь всеми силами помогать родной Коммунистической партии, ленинскому комсомолу, нашей армии освобождать социалистическую Родину от фашистских захватчиков.
Клянусь, не щадя своей крови и, если надо, самой жизни, мстить проклятому врагу за нашу поруганную землю, за смерть и горе наших людей; клянусь хранить в строгой тайне имена своих товарищей и все, что мне будет известно о нашей работе.
К борьбе за великое и бессмертное дело Коммунистической партии всегда готов!»
Валя кончила читать и подняла на нас глаза. Мы молчали. Вероятно, по нашим лицам она поняла, что каждый из нас принимает эту клятву не только разумом, но и сердцем.
Много лет прошло с того часа, но я до сих пор слово в слово помню эту клятву, и когда в уме повторяю ее слова, то снова остро ощущаю охватившее меня тогда чувство. И радость, и гордость, и жгучее желание немедленно сделать что-нибудь хорошее и большое для Родины, выполнить самое опасное задание, не щадя своей крови и жизни, — все было в этом чувстве.
Валя встала и первая произнесла слова клятвы. Следом за ней поднялись все мы. Когда пришла моя очередь, у меня от волнения пропал голос. Я смотрел на листок из тетрадки, на котором четким круглым почерком Вали была написана клятва, и почти беззвучно шевелил губами. Листок дрожал в моей руке.
— Громче, — шепнула Нина.
— Ничего, ничего, — поспешно сказала Валя, — пусть так…
Под конец мой голос окреп, и я четко произнес:
— К борьбе за великое и бессмертное дело Коммунистической партии всегда готов!
Снова наступило торжественное молчание.
— Ну вот, — улыбнулась Валя; она тоже была взволнована и заметно побледнела, — теперь, ребята, у нас… теперь у нас одна семья!
Она сейчас же подожгла спичкой листок с клятвой и осторожно высыпала пепел в блюдечко на столе. Потом Нина по ее знаку принесла откуда-то из другой комнаты листовки, напечатанные на папиросной бумаге.
— Это на центральной улице, — сказала Валя, передавая Грише стопку листовок, — опусти в почтовые ящики или подсунь под двери.
— Есть! — ответил он по-военному и сейчас же ушел.
— А это на базаре, — она посмотрела мне в лицо и помедлила. — Только осторожней, там много глаз. Но там много приезжих колхозников, и хорошо будет, если они повезут сводки в деревни.
— Есть, — повторил я, пряча листовки на груди под гимнастеркой, и двинулся к двери. Казалось, меня несли крылья.
— Виктор! — остановила меня Валя. Я оглянулся, и мне почудилось, что в ее серых
