с большинством принцев Европы. Его супруга, с которой он, как правило, говорил по-французски, принесла ему обширные поместья в России. Один его брат был крупным чиновником при австрийском дворе, другой – кардиналом. Только с Британией не хватало связей. Убежденный католик, едва не отлученный от церкви из-за вопроса папской непогрешимости, он приписывал иезуитам все те неприятности Германии, которые не приписывались юнкерам. Став послом во Франции после 1870 года, он с таким энтузиазмом окунулся в удовольствия парижской жизни, что привлек внимание полиции. В 1870-х годах он заявил, что здоровье не позволяет ему стать канцлером, тем не менее в свои семьдесят пять чувствовал себя весьма неплохо. «Его меланхоличный внешний вид мог шокировать людей, его не знавших. Много лет он выглядел усталым и измученным, хотя его ум был свеж и бодр. Либерал, которому не нравились тарифы, и баварец, которому не нравились пруссаки, он не симпатизировал консерваторам-аграриям. Теперь два главных поста в империи находились в руках южных германцев. Являясь исключением из правила, что маленькие люди всегда самоуверенные и напористые, он обладал спокойствием и великодушием человека, которому никогда не приходилось волноваться из-за статуса. Он считал своей задачей организовать людей так, чтобы они работали в гармонии, а не проводить политику, провоцирующую конфликты. На самом деле он имел все необходимые качества, чтобы эффективно руководить правительственной машиной или, по крайней мере, сплоченной командой. С Вильгельмом он обращался довольно умело, редко сразу выступал против его проектов, но выжидал время и, когда появлялся новый интерес, начинал высказываться относительно достоинств прежнего. Обычно человек сговорчивый, Гогенлоэ мог проявлять неожиданную твердость. На одну из наиболее возмутительных попыток Вильгельма вмешаться в процесс управления он ответил: «Я канцлер империи, а не мальчик на побегушках и знаю, о чем говорю». И все равно престарелый государственный деятель был не тот, в ком нуждалась Германия в создавшейся ситуации. Без активных реформ делать было нечего – только ждать революции. Гогенлоэ определенно не был человеком, способным на активные инициативы в политике или методичное усовершенствование машин. На самом деле, будь он таковым, не получил бы должность.

Хотя Бисмарк делал вид, что приветствует выбор, новый канцлер не был популярен среди тех, кто рассчитывал на сильного человека с сильными (или, иными словами, недемократическими) методами, и нападки на режим продолжились. Внутренняя политика Гогенлоэ была основана на принципе, что «нельзя править только с консерваторами, если ты не готов ликвидировать конституцию. А подобное в Германской империи невозможно». Поэтому, когда в мае 1895 года рейхстаг отверг законопроект против подстрекательства к бунту, он был отложен. Реакция Вильгельма на эту новость была следующей: «Мы остались с пожарными шлангами на каждый день и патронами на крайний случай». Но Эйленбург ему указал, что если правительства попытаются добиться своего, влияя на право голоса, министры в более демократических федеральных государствах рискуют получить импичмент от своих парламентов за нарушение имперской конституции. Следовательно, их поддержки можно не ждать. А когда дойдет до дела, короли Саксонии и Вюртемберга проглотят все злые слова, которые могли бы высказать (отчасти из убеждения, что Вильгельм сделает то же самое). Федеральное правительство, начиная решительные действия, может оказаться в затруднительном положении, из которого его может спасти только вмешательство Бисмарка. Неудивительно, что Вильгельм всячески старался этого избежать, считая, что такое унижение хуже смерти. Следовательно, хотя он продолжал призывать к решительным действиям, но никогда не оказывал слишком сильного давления на Гогенлоэ, чтобы преодолеть его оппозицию, и не доводил до положения, когда надо было бы назначить нового канцлера, более сговорчивого.

Царь Александр III едва ли бы восторженным поклонником немецкого кайзера, но в 1894 году на трон взошел его сын Николай II, человек молодой и слабый. Вильгельм рассчитывал очаровать его и сделать своим верным сторонником. На самом деле «поток писем Вилли (все на английском) скорее докучал Ники, чем впечатлял его», однако попытки обескуражить его оказались тщетными. Их цель отделить Россию от Франции даже не скрывалась.

«Республиканцы, по существу, являются революционерами, и, как правильно говорят наши верные подданные, с ними надо обращаться, как с людьми, заслуживающими расстрела или повешения… Кровь их величеств все еще лежит на данной стране. Взгляни на эту страну, разве она сумела с тех пор снова стать счастливой и спокойной? Разве она не шаталась от одного кровопролития к другому? Ники, поверь моему слову, проклятье Бога навсегда заклеймило этот народ. Мы, христианские короли и императоры, имеем лишь один священный долг, возложенный на нас небом, – это поддерживать принцип „Божьей милостью“. Мы можем поддерживать хорошие отношения с Французской республикой, но никогда не будем близкими к ней».

Тем временем русско-германское сотрудничество принимало практические формы. В апреле 1895 года японское нападение на Китай, имевшее место из-за отсутствия согласия по Корее, привело к появлению Симоносекского договора, по которому Япония получила существенные преимущества. Россия увидела в этом угрозу своим дальневосточным интересами и решила настаивать на изменении условий договора. Она пригласила Францию и Германию для совместного предъявления претензий, от которых Британия предпочла воздержаться. Французы не собирались покидать своих союзников, а немцы – позволить французам монополизировать дружбу с Россией. Более того, Вильгельма взбудоражил предстоящий раскол Китайской империи и долгосрочная азиатская угроза Европе. Он сказал царю, что «великая задача будущего России – поддерживать отношения с азиатским континентом и защищать Европу от набегов желтой расы. В этом я всегда на вашей стороне».

Более определенно он выразился в разговоре с одним из своих чиновников: «Мы должны попытаться привязать русских в Восточной Азии, чтобы она обращала меньше внимания на Европу и Ближний Восток».

Русский, французский и германский послы прибыли в японское министерство иностранных дел, но если двое первых смягчили свои письменные послания вежливыми объяснениями, немец, известный своей нелюбовью к стране, в которой был аккредитован, повторил во всех подробностях инструкции, полученные от Гольштейна, не сделав ни одной попытки прикрыть их плащом дипломатического языка. «Мои замечания, – сказал он, – произвели явное впечатление». Их последующее воспроизведение японцами, когда они дали немцам выбор между войной и эвакуацией Цзяо-Чжоу, показывает, что впечатление продлилось девятнадцать лет.

Другой спорной территорией оказалась Армения, где деспотичные действия турок по подавлению восстания вызвали сильное негодование Запада. Лорд Солсбери предложил международное соглашение по способу раздела Турции, предвидя ее крах. Гольштейн увидел в этом тайный план поссорить Австрию с Италией, подозревая, что планы Тройственного союза направлены на поддержание этой цели. Вильгельм, отбывший в Каус с четырьмя линкорами и посыльным судном, был предупрежден, что эту идею нельзя поддерживать. По прибытии его встретила газетная статья, в которой этот вопрос объединялся с