его не любили сторонники Бисмарка за то, что он его сменил, националисты за уступки полякам и отсутствие активности в вопросе колоний, и его терпеть не мог Гольштейн за то, что он позволял слишком много свободы кайзеру. Каприви и Бото Эйленбург в прусском министерстве, похоже, говорили на разных языках. Тем не менее такова была суть германской конституции, что при всех этих проблемах он мог был оставаться при должности, если бы только сумел сохранить доверие хозяина. Вильгельм не без оснований считал неправильным оставлять на посту министра, который утратил доверие общества, но Каприви сумел завоевать большинство в рейхстаге по всем его основным законопроектам, кроме школьного закона, который не подвергся этому испытанию. Проблема заключалась в том, что это большинство всякий раз состояло из представителей разных партий и фракций, впрочем, это едва ли удивительно, если депутаты имели крайне ограниченное влияние на правительственную политику.

Ирония судьбы заключалась в том, что Каприви ушел, как и пришел, на вопросе социальных реформ. Летом 1894 года по Европе прокатилась волна бомбизма. Вильгельм испугался, а реакционеры получили повод. Как это стало для него типичным, Вильгельм позабыл свое собственное отношение четырехлетней давности и под нажимом фон Штумм-Гальберга и его соратников потребовал действий, хотя, за исключением смутного ощущения, что людям, способным проголосовать за социалистов, нельзя позволять голосовать вообще, никто точно не знал, что делать. Верный своей прежней позиции, Каприви ответствовал, что насилие не изменит мнение людей. Ответ правого крыла сводился к тому, что возможность неудачи не должна мешать правительству, которое понимает свою ответственность, делать то, что оно считает правильным и необходимым. Иными словами, если желаемой цели нельзя добиться конституционными методами, следует отвергнуть не цель, а конституцию. Король Вюртемберга сказал Вильгельму, что, поскольку никто из принцев не клялся исполнять конституцию, ничто не мешает ее ликвидировать. Вильгельм отругал жителей Восточной Пруссии за противодействие своему королю, а потом призвал их бороться за мораль и порядок против сил революции. Сей эвфемизм означал: поскольку они не должны действовать против его воли, он намерен действовать согласно их воле.

Осознав, что его взгляды неприемлемы, Каприви снова предложил подать в отставку. Вместо этого ему было сказано урегулировать свои разногласия с Бото Эйленбургом. Его шансы на это увеличились благодаря тому факту, что, когда в октябре 1894 года прусским министрам был представлен законопроект, отменяющий всеобщее избирательное право, все союзники Эйленбурга покинули его. Правда, Эйленбург дал понять, что невозможность проводить свою политику для него вовсе не означает, что он готов принять политику Каприви. И в критический момент Вильгельм посчитал удобным публично объявить о своей симпатии к солдатам и аграриям. Каприви в очередной раз направил прошение об отставке и в ответ получил телеграмму: «Прошение получено. В одобрении отказано. Остальное устно». Устно Вильгельм уговорил канцлера остаться, после чего с легким сердцем отправился на охоту, считая, что кризис разрешился.

Только кайзер не мог бесконечно ездить на двух лошадях, Эйленбурге и Каприви, когда каждая тянет в другом направлении, тем более что кареты, которые они тянули, империя и Пруссия, неразрывно связаны вместе. Даже Бото Эйленбург осознавал, что не должен оставаться в должности, если его хозяин объявил о доверии Каприви. И он явился к кайзеру с прошением об отставке в руках. Вильгельм был серьезно смущен. «Он пришел ко мне, – рассказывал Филипп Эйленбург, – с бледным измученным лицом, так хорошо знакомым мне по трудным временам, которые мы пережили вместе». Проблема выбора между двумя министрами решалась просто – расстаться с обоими. Но кого назначить взамен? Выбор реакционных кругов, безусловно, Вальдерзее. Но Вильгельм не был готов сделать назначение, за которым последует череда неконституционных актов, – возможно, ему не хватило самообладания, возможно, в нем было живо стремление уважать конституцию, ту самую конституцию, которую он никогда не читал – по крайней мере, как сам утверждал. Кайзер попросил предложений. Филипп Эйленбург в ответ предложил перечислить качества, которые требуются от канцлера: «Человек, не являющийся ни консерватором, ни либералом, ни сторонником римского папы, ни прогрессистом, ни ритуалистом, ни атеистом. Такого трудно найти». Единственным человеком, соответствовавшим указанным выше требованиям, был принц Гогенлоэ, губернатор Эльзаса-Лотарингии. Он был того же возраста, что Бисмарк, когда его уволили, но никто, похоже, не считал это препятствием. И все равно он мог не получить назначения, потому что Вильгельм еще некоторое время обдумывал, как дать Бото Эйленбургу и Каприви достаточно доказательств доверия, чтобы они оба остались. Но Гольштейн в надежде, что Гогенлоэ сумеет воспитать Вильгельма, организовал утечку в прессу заверений, данных Каприви, и это публичное свидетельство того, что над ним взяли верх, сделало положение Эйленбурга невыносимым. А Каприви, хотя был рад отрицать свою причастность к появлению статьи, отказался опровергнуть ее точность и, в конце концов, сделал уход Эйленбурга и Микеля условием того, что сам он останется. В течение нескольких часов его отставка была принята, и он с большим достоинством удалился с политической арены Германии навсегда. Спустя пять лет он умер, как утверждают, от разбитого сердца. До самого конца он был убежден, что подвел своего хозяина в минуту нужды. Впоследствии Вильгельм упоминал о Каприви как о человеке, родившемся под несчастливой звездой, жаловался, что тот «пытался учить меня моему делу» и «никогда не оказал мне ни одной любезности». Но несчастье Каприви заключалось в попытке, без особой искусности или воображения, честно делать свою работу, и если в «новом курсе» действительно могло быть что-то новое, то это новшество должно было заключаться в проведении умеренной политики, такой как политика Каприви. Но Вильгельм, вероятно не вполне осознавая это, старался жить в то же время по другим идеалам. Гольштейн обвинял его в том, что кайзер относится к рейхстагу и народу как к чему-то ничтожному. Но это было не вполне справедливо. Вильгельм искренне хотел быть современным монархом, быть выше политики, объединить людей и действовать им во благо. Но он также позволил себе стать пленником отжившей свой век элиты. Не имея достаточно сил, чтобы отвергнуть кодекс, который она ему навязала, он выказывал свою верность, преувеличивая ее догматы. Таким образом, по завершении четырехлетнего эксперимента он не был готов оскорбить свою свиту, избавившись от Бото Эйленбурга, который принадлежал к элите, и оставив Каприви, которого все ее члены ненавидели. С другой стороны, никто и не делал вид, что Каприви добился несравненных успехов или что Гогенлоэ – воплощение прусского мировоззрения.

Глава 8

Переломный момент

В «дяде Хлодвиге» Вильгельм получил канцлера, который был не только родственником Доны, но и своего рода германским Сесилом, который мог разговаривать на равных