Шрифт:
Закладка:
Собственно говоря, именно попыткой как-то обойти эту проблему кажутся рассуждения о неизбежном распаде России, выдержанные в логике «так не доставайся же ты никому». Но об этом речь уже шла. Сейчас замечу, что фиксация внимания на военном поражении режима в значительной степени обусловлена тем, что основной аудиторией российской зарубежной оппозиции стали эмигранты. Соответственно, решаемая за счет этой риторики проблема связана с необходимостью обезопасить эмигрантов от подозрительного и враждебного отношения в новых странах их пребывания. К этому по большому счету и сводится идея о «хороших русских», которая приобрела широкое хождение в 2022 году.
Сама по себе такая идея могла бы быть вполне продуктивной. У многих эмигрантов, вероятно, есть проблемы, связанные с их выездом в страны, где российская репутация, мягко говоря, подмочена. Раз уж за рубежом есть организованные структуры, способные помочь с решением этих проблем, то их помощь эмигрантам могла бы быть полезной со многих точек зрения. Могу также предположить, что благосклонное отношение западных правительств важно для самих российских политических деятелей за рубежом. Но если говорить о приоритетах, то, как мне кажется, зарубежной оппозиции следовало бы сформулировать такой подход к преобразованиям в России, который в максимально возможной степени отвлекался бы от внешних факторов. Иначе это не оппозиция, а профсоюз эмигрантов.
4.6 Политические взаимодействия в процессе трансформации
Оппозиция борется за власть. Если, подобно современной российской «системной оппозиции», она за власть не борется вовсе, то это автоматически выносит ее за рамки определения, необратимо ставит слово «оппозиция» в кавычки. Однако борьба за власть – довольно бедная характеристика отношений, которые при любом политическом устройстве, демократическом или авторитарном, возникают между теми, кому уже принадлежит власть, и теми, кто на нее претендует. Эти отношения, как аргументирует один из видных политологов нашего времени Стефано Бартолини [2000], всегда включают в себя не только борьбу в узком смысле слова, то есть прямой политический конфликт, но и целый спектр неконфликтных взаимодействий, то есть игр с ненулевой суммой.
Довольно очевидно, что если диктатура вступает в переговоры с оппозицией, то она делает это вовсе не из врожденного благодушия. Она просто стремится остаться у власти. Ее тактика проста и состоит из двух основных моментов: во-первых, расколоть оппозицию путем маргинализации (то есть, говоря конкретнее, недопущения к диалогу) тех ее элементов, которые представляют собой, по мнению властей, наибольшую угрозу; во-вторых, кооптировать, то есть включить в орбиту режима и, попросту говоря, подкупить те элементы, которые к переговорам допущены. Эта тактика неизбежна, и она по большому счету служит главным препятствием к тому, чтобы движение по такому пути привело к демократизации. Важно учитывать, что подобные действия властей всегда нацелены на определенную, ожидаемую самими властями реакцию самой оппозиции.
Это подводит нас к вопросу о так называемом единстве оппозиции. Сейчас разговоры на эту тему выглядят довольно праздными и направленными преимущественно на то, чтобы обезопасить нескольких оппозиционных политиков от взаимных нападок в эмигрантской прессе и соцсетях. Учитывая, что грань между личными нападками и содержательными дебатами в российской политике – довольно зыбкая, я бы счел такой отказ от критических высказываний фактором, сдерживающим интеллектуальную жизнь оппозиции.
По большому счету, однако, я не нахожу тему коалиционной политики серьезной в применении к современной российской ситуации. В широком смысле она, конечно, не только заслуживает обсуждения, но и издавна обсуждалась академическими политологами. Правда, в фокусе их внимания всегда оставалась коалиционная политика на уровне парламента, то есть в условиях, когда выборы уже прошли. В парламентских системах, особенно если они сочетаются с многопартийностью, коалиционная политика имеет решающее значение для формирования дееспособных правительств. В президентских системах она менее важна, но все же играет значительную роль, обеспечивая эффективность законодательного процесса.
Понятно, что в условиях авторитаризма и порождаемой им парламентской монополии о коалиционной политике такого рода не может быть и речи. Правда, демократия знает и другой тип коалиционной политики – предвыборные коалиции. Это сравнительно редкое явление, возможность которого решающим образом определяется избирательной системой и структурой межпартийного соревнования. Однако вдаваться в объяснение этого тезиса не буду, поскольку стимулы, побуждающие партии к коалиционным стратегиям в условиях демократии, не имеют ничего общего с политическими реалиями современной России.
Тем не менее предвыборные коалиции иногда создаются и в условиях авторитаризма. Чтобы проанализировать это явление, разберемся в тех стимулах к их созданию, которые действительно существуют в современных автократиях. Этих стимулов немного, и они редко реализуются таким образом, чтобы дать положительный с точки зрения интересов оппозиции эффект. Однако обзор стратегических соображений, стоящих за попытками такого рода, не помешает.
Начну с того, что самая распространенная форма предвыборных коалиций в условиях авторитаризма – это коалиции партий, бойкотирующих выборы. Разумеется, речь здесь идет не об обращенных к избирателям призывах к отказу от голосования со стороны политиков, которые сами не имеют возможности участвовать в выборах. К сожалению, в России за словосочетанием «бойкот выборов» закрепилось именно такое нетривиальное значение. Нет, речь идет о солидарной стратегии партий, которые имеют право и возможность побороться за власть на выборах, но сознательно отказываются от этого, ссылаясь на нечестность избирательного процесса.
Существует научная литература, убедительно показывающая, что бойкот – одна из наименее эффективных стратегий антидиктаторской оппозиции. По итогам бойкотируемых оппозицией кампаний правящие силы, получив президентский пост и/или колоссальное парламентское большинство, рассматривают такие результаты не просто как победу, но и как мандат на то, чтобы подавить оппозицию, ссылаясь на отсутствие у нее электоральной поддержки.
Единственная ситуация, в которой подобная коалиционная стратегия оказывается оправданной, возникает, если объединившиеся оппозиционные партии имеют разумные основания рассчитывать на то, что народ не признает итоги выборов, по призыву оппозиции выйдет на улицы и свергнет режим. Такой сценарий нельзя признать абсолютно невероятным, но он почти никогда не осуществляется. И действительно, если оппозиция настолько сильна, что способна поднять народ на восстание, то зачем ей вообще бойкотировать выборы? Тогда уж лучше поучаствовать в выборах и, если их результаты будут фальсифицированы властями, призвать народ к протесту. По такому сценарию прошла, например, Желтая революция 1986 года на Филиппинах.
Однако филиппинский случай – довольно необычный. В подавляющем большинстве случаев коалиции оппозиционных партий, ставивших своей целью победу на выборах, не добивались успеха. Причина проста и очевидна: авторитарные выборы вообще устраиваются не для того, чтобы автократ их проигрывал. Обычно такое случается при
