приверженность исключительно легальным формам деятельности. Подполье не было добровольным выбором. Это – искусственная реальность, созданная российскими спецслужбами в поисках естественной для них оперативной среды, скроенной по советским лекалам, а ныне еще и в качестве оправдания для того, чтобы держать значительную массу боеспособных и обученных мужчин вдали от фронта. Возможно, политическим властям, которые санкционировали именно такой поворот событий, в будущем предстоит заплатить за это свою цену.

Несколько более прозрачна (главным образом за счет судебной хроники), но все же не поддается сколько-нибудь полной оценке индивидуальная протестная активность, наблюдающаяся в России. В той мере, в какой она носит политический характер, решающиеся на нее люди подвергаются колоссальным опасностям. Это – смелый и благородный выбор, доступный лишь тем, кто просто не может иначе. Но таких людей по определению не может быть много. Поражает лицемерие некоторых зарубежных наблюдателей, которые, в силу сознательного выбора находясь на безопасном расстоянии от репрессивной машины режима, ожидают (и даже, как это ни поразительно, требуют) героизма от тех, кто остается от нее на расстоянии вытянутой руки. Впрочем, речь тут должна идти уже не о лицемерии, а об отсутствии элементарной моральной чистоплотности.

Возможности легальной оппозиционной деятельности в России ныне сведены практически к одному узкому и постоянно сжимающемуся сегменту, выборам. Режим сохраняет свою электоральную составляющую, пусть и в предельно ослабленном, карикатурном виде. Отказываться от нее он не хочет, будучи уверенным в своей способности полностью контролировать эту сферу. Состояние российских выборов таково, что окон для оппозиционной деятельности на этой арене почти не осталось. Полагаю, что если и раньше голосование за кандидатов от «большой тройки» системной оппозиции представляло для оппозиционно настроенных избирателей серьезную проблему, то теперь эта проблема стала психологически непреодолимой.

В качестве основного пути ныне вырисовывается выдвижение кандидатов на муниципальных выборах и активное ведение их кампаний до того момента, когда власти их пресекут. Как показывает недавний опыт, до избирательного бюллетеня в день голосования доходят немногие оппозиционеры. Очевидно и то, что каждого, кто решится на этот путь, будут подстерегать серьезные опасности. Однако пренебрегать этой тактикой – значит упускать редкую и, в принципе, довольно важную с точки зрения долгосрочного воздействия на российскую политику возможность.

Одна из полезных сторон активности на выборах – в том, что она в какой-то степени позволяет политизировать гражданскую активность на низовом уровне. Эта активность в России продолжается, хотя и в значительно меньшем масштабе, чем, скажем, в Китае. Китайские власти, в отличие от российских с их трусливо-невротическими реакциями, не склонны искать смертельную угрозу под каждым кустом. Пусть нехотя, но они допускают неполитические протесты по самым разным поводам и, более того, иногда идут навстречу требованиям активистов. В качестве примера можно привести протесты 2022 года против антиковидных ограничений. Китайские гражданские активисты в массе своей принимают эти правила игры и стараются держаться от политики подальше.

Полагаю, что такая установка не чужда и немногочисленному российскому гражданскому активу. Наиболее эффективные гражданские структуры в России, по моим субъективным наблюдениям, все чаще приобретают сходство с образованиями, которые в советское время описывались с помощью понятия «блат», однако с более выраженными общественными функциями. Это сформированные в основном по принципу личной дружбы неформальные сети, которые на локальном уровне способны ставить перед собой общие цели (связанные, например, с благоустройством территорий), а затем и довольно успешно их реализовывать.

Грани между такими неформальными сетями, независимыми гражданскими группами и группами, созданными и контролируемыми властями, довольно зыбкие. Отсюда – колоссальная сложность задач, которые связаны с задействованием потенциала гражданского общества в целях политического переустройства. Надежды на гражданскую активность как ключ к демократизации, которые были характерны для 1990-х годов, остались в прошлом. Следует отметить также, что по своим идейным установкам гражданские группы неоднородны. В принципе, активность, направленная на поддержку СВО, – это тоже гражданская активность, и она необязательно подконтрольна государству, но (по крайней мере сейчас) носит преимущественно лоялистский характер.

Значительная часть российской оппозиции базируется ныне за рубежом и никакой деятельности в России не ведет, если не считать воздействия на общественное сознание, которое в основном осуществляется с помощью интернета. Я не склонен преуменьшать значение этой деятельности, но отмечу, что она не всегда продуктивна. Иногда ее контент гармонирует с основными темами российской государственной пропаганды до такой степени, что они вместе создают именно ту картину мира, которую российские власти хотели бы навязать и довольно успешно навязывают, обществу. В связи с этим я бы хотел остановиться на двух ошибках, которые, на мой взгляд, особенно губительны в контексте нынешней политической ситуации.

Первая из этих ошибок – это полная, до степени неразличимости, идентификация целей оппозиции с целью военного поражения российского режима. Собственно говоря, если речь идет именно об оппозиции, то ее главной целью должна быть борьба за власть, а не достижение каких-то внешнеполитических ориентиров. Фиксируя внимание на военном поражении режима, оппозиция фактически признает за собой отсутствие потенциала для достижения этой цели, а тем самым впадает в логическое противоречие, которое не может ускользнуть от внимания граждан.

Идея «поражения собственного правительства» никогда не приносила дивидендов ее сторонникам. Попытки Владимира Ленина навязать такой лозунг Циммервальдской конференции, объединившей наиболее радикальные фракции международного социалистического движения периода Первой мировой войны, провалились. Большинством участников конференции был одобрен антивоенный манифест, за основу которого приняли проект Льва Троцкого. Манифест содержал положение о «мире без аннексий и контрибуций», которое после Февральской революции стало основным большевистским лозунгом по вопросу о войне. Правда, Брестский договор, который был в итоге подписан с Германией, по своему содержанию далеко не соответствовал этому лозунгу, но к тому времени большевики уже были у власти.

Более недавний исторический пример – это судьба левых сил в Иране. Левые сыграли весьма значительную (по мнению некоторых наблюдателей, решающую) роль на пике Исламской революции. Они пользовались довольно широкой популярностью в стране. После революции аятоллам удалось разгромить левое движение. Самая сильная его фракция, Моджахедин-э Халк, в 1986 году перебазировалась в Ирак, который тогда вел против Ирана войну. Организация перешла под покровительство Саддама Хусейна и совершала с территории Ирака вооруженные вылазки на территорию Ирана. Это привело левое движение к полной дискредитации в глазах жителей страны. В современном Иране есть вполне жизнеспособная оппозиция, но левых среди ее участников (если не считать некоторые этнические группировки) не наблюдается.

Ставить внешнеполитические ориентиры в центр политической программы – не только контрпродуктивно, но и ведет ко второй, не менее серьезной, ошибке восприятия. Если оппозиция может победить только вследствие военного поражения режима, то и у власти она может оказаться лишь потому, что получит ее от внешнего победителя. Хотим мы или нет, но