Вопрос о том, являются ли они золотым ключом к демократизации, заслуживает отдельного разговора, к которому вернемся в дальнейшем. Сейчас ограничусь общим замечанием о том, что если исходной точкой политической трансформации служит электоральный авторитаризм, то институциональные изменения необязательно служат способом смены режима или ее индикатором. Данная форма авторитаризма обладает колоссальной способностью к имитации любого демократического устройства, легко сочетается с любыми формальными моделями разграничения полномочий по горизонтали и по вертикали.

Сейчас я хотел бы высказать пару замечаний о тактической ценности такой программы институциональных изменений с точки зрения того, насколько она может способствовать продвижению оппозиционной повестки дня в ходе переговоров. Понятно, что при этом наиболее важной, если не единственной, опорой оппозиции будет массовая поддержка ее требований. Можем ли мы с серьезными основаниями предположить, что такую поддержку смогут снискать требования о переходе к парламентской системе и глубокой федерализации?

На этот вопрос я могу ответить сугубо отрицательно. Конечно, бывают случаи, когда массы, за неимением лучшего и из глубокого доверия к оппозиции, поддерживают совершенно непонятные для них требования. Как вспоминал свидетель восстания декабристов, «увлеченные к бунту солдаты положительно не знали настоящей причины возмущения; начальники и предводители их, заставляя их кричать: „Да здравствует Конституция!“, уверяли солдат, что это супруга Константина Павловича».

Согласно моим многолетним наблюдениям, российская публика, даже в ее наиболее образованном сегменте, не очень хорошо понимает различия между основными видами демократического институционального устройства, президенциализмом и парламентаризмом. Мнение о том, что президентская система с неизбежностью ведет к тирании, является не просто преувеличенным, но ложным, а строить политическую аргументацию на ложных основаниях – это заведомо проигрышная игра. С федерализмом, в общем-то, дело тоже обстоит не так уж просто. Автократизация современной России имела одним из своих основных источников региональный авторитаризм.

Я полагаю, что требования оппозиции должны быть политическими, а не институциональными, и при этом достаточно конкретными для того, чтобы послужить основой для практических действий. Действительно, предположим, что в ходе переговоров оппозиция безоговорочно взяла верх и получила полный карт-бланш на реализацию своих требований. Мне трудно представить, что в этой гипотетической ситуации первоочередной задачей будет изменение конституции – хотя бы по той причине, что эта задача не решается с кондачка. Если новая конституция не будет введена декретом (а это – наихудший вариант конституционного строительства из всех возможных), то первоочередные задачи должны быть другими, и преимущественно политическими. Соответствующим образом следовало бы формулировать и требования оппозиции.

При этом необходимо провести четкую грань между призывами к массам и переговорными требованиями. Призывы к массам всегда исходят из представлений оппозиционеров о том, что в данный момент резонирует с протестными настроениями народа и, стало быть, способствует его политической мобилизации. Сейчас широких протестных настроений в России нет, и что их вызовет, а также когда это произойдет, неизвестно. Отмечу лишь, что иногда призывы к массам приобретают неожиданный для самих оппозиционеров характер.

Скажем, российские большевики, будучи марксистами, со скепсисом относились к идее раздать землю крестьянам. Их больше привлекала мысль о сохранении крупных аграрных предприятий. Однако по мере развития событий в 1917 году они не только в основном восприняли призывы к «черному переделу», ранее исходившие от партии эсеров, но и были вынуждены в какой-то степени реализовать эсеровскую программу после прихода к власти. Переходя от примера к обобщению, можно сказать, что правильно сформулировать призывы к массам – это тактическое искусство, умение сказать нужные слова в нужное время и в нужном месте.

Переговорные требования не должны, разумеется, игнорировать интересы масс и быть им совершенно чуждыми, но у этих требований – другие задачи, связанные с тем, чтобы развернуть политический процесс, то есть процесс взаимодействия между оппозицией и властью. Естественно, что для постановки таких задач нужна не только воля со стороны оппозиции, направленная на то, чтобы этот процесс состоялся, но и готовность властей в него вступить. При оценке такой перспективы приходится, к сожалению, исходить из того, что российская оппозиция остается крайне слабой и не может оказать сильного давления на власть. Однако это не исключает того, что у самой власти появятся стимулы к взаимодействию.

4.6.2 Структурные условия взаимодействия между властью и оппозицией

Допустим, однако, что в силу какого-то кардинального изменения внутриполитических обстоятельств переговоры стали возможны. Кардинальное изменение необходимо. В нынешней конфигурации российская власть может взаимодействовать (и фактически уже взаимодействует) с какими-то группами, оценивающими ее отдельные шаги критически, однако эти группы, принадлежащие к националистической части российского политического спектра, я пока оставлю без внимания. Надо признать, что вариант развития событий, при котором власть в России останется в руках сугубо консервативной группы правящего класса, кажется весьма вероятным.

Понятно, что этот вариант обрекает демократическую оппозицию либо на незаметную организационную работу в России, что пока не очень просматривается, либо на эмигрантское бурление в соцсетях и прессе, которое ничего не меняет, но тоже в своем роде занятие. Я полагаю также, что едва ли возможно падение режима вследствие стихийного массового восстания или какого-то другого события, которое приведет к его внезапному и полному краху. Тогда оппозиции достаточно будет, пользуясь выражением Фридриха Энгельса, поднять валяющуюся на мостовой корону. Никаких переговоров не понадобится.

Еще один вариант, в котором переговоры по содержательным вопросам трансформации, в действительности не потребуются, тоже выглядит неожиданным и маловероятным, но все же заслуживает более пространного обсуждения. Он предполагает, что в составе правящей группы с самого начала будет значительная, занимающая ведущие позиции фракция, настроенная на демократические перемены. Истоки этого искреннего настроения могут быть идейными, но могут быть и вполне прагматическими, связанными с надеждой на то, что переход к демократии гарантирует кому-то из членов правящей группы сохранение социального веса и благосостояния, а кому-то, в дополнение к этому, еще и значительную роль в политическом будущем страны. Однако сама постановка вопроса об оппозиции в этом контексте оказывается проблематичной.

Поясню. Если между лидерами нового режима и демократической оппозицией нет существенных разногласий по поводу целей политического процесса, то нет никаких препятствий к тому, чтобы привлечь оппозиционеров к государственному управлению. Тогда они, конечно, оппозиционерами быть перестанут, и если к кому-то им и придется предъявлять требования, то в значительной степени к самим же себе. Не исключено, что баланс сил в таком политическом руководстве будет по-прежнему склонен в пользу силовиков и старых бюрократических групп, и будет сохраняться возможность того, что в какой-то момент они решат избавиться от партнерства с бывшей оппозицией. Но при этом им уже придется исходить из того, что общий баланс сил у власти изменится в пользу каких-то более