Чего он не ожидал увидеть, так это множество трупов.

–Вы… вы думаете, они притворяются, сэр?

Спрашивал Беннет, паж, который полгода и одну войну назад кричал «ура» над поверженным вепрем. Первый мыслью Дими было цыкнуть на него, однако он только сказал «нет» ишагом поехал вперед. По дальнюю сторону озаренного огнем пространства что-то двигалось: Тирелл приближался с другого бока.

Они поставили дозорных и принялись изучать место побоища. Мертвыми лежали восемнадцать человек, семь лошадей и корова. Некоторых сразили стрелы из арбалета, но большинство было убито огнестрельным оружием. На земле валялись несколько оторванных рук и голова. Тирелл прихватил из полосы огня головню и посветил в лицо трупа. Дими услышал, как Беннет ойкнул и отошел в сторону – сблевать не на глазах у старших.

У всех убитых кожа была рассечена до кости двумя разрезами под прямым углом. У большинства кровь не шла – мертвые не кровоточат,– но у нескольких она еще недавно текла.

Дими никогда прежде не видел, чтобы врагов уродовали таким способом. Он встал на колени рядом с ближайшим трупом, полагая, что это английский пленник, брошенный у них на пути. Об этом он и сказал Тиреллу.

–Нет, сэр. Они шотландцы, как и те, кто их порешил.– Тирелл пнул тело сапогом.– Это угонщики, за которыми мы гнались всю ночь. Они бы не ехали так быстро, если б знали, что знают теперь.

–Вы хотите сказать, они угодили в засаду?

–Легче, чем самим скакать вАнглию за говядиной и лошадьми.

–Кто, во имя Пса?

–Маккавеи,– ответил Тирелл и сплюнул.– Изгои. Они живут в холмах и порой спускаются оттуда, жгут храм бога, которого не любят – а они их всех ненавидят, кроме собственного.

–Так они иудеи?

–Нет. Назареи. Иешиты.

Внезапно Дими понял, что означают надрезы: крест.

–Юлианова доктрина гласит, что ни одна вера…– Дими осекся, видя гневные взгляды Тирелла и других, чувствуя себя вдвойне чужеземцем. Он даже не знал толком, что собирался сказать дальше.

Тирелл отбросил горящую ветку в сторону.

–Не мы сделали их изгоями,– сказал он и добавил громче:– Поехали, ребята, они больше не наша забота, что коровы, что покойники.

Пока они садились на коней, солнце пыталось растопить туман и преуспело лишь отчасти.

В сумерках при фонаре Димитрий убивал деревяшку. В рубахе и чулках, он кружил, присматриваясь и примериваясь к столбу, потом плавным движением отсекал кусок дерева. По большей части он попадал туда, куда метил, и мог более или менее решить, насколько ему это важно. Его излюбленным приемом было нанести две зарубки крест-накрест, но сегодня душа к этому не лежала.

–Вы хорошо орудуете острием,– заметил Ричард, подходя сзади.– Это итальянский стиль?

–Отчасти… милорд,– запыхавшись, выговорил Дими.

–Однако меч у вас немецкий.

Дими обеими руками поднял клинок; свет блеснул на широком лезвии.

–Я упражняюсь с ним, потому что он тяжелее.

–А… разумно. Я никогда не видел такого стиля, как ваш. В нем есть немецкий тяжелый замах и при том итальянская хирургия…

–Это просто помесь разных стилей, милорд, немного от того, немного от другого.

–Я не хотел вас обидеть.– В тоне Ричарда сквозило удивление.– Хирургия всего лишь слово, я не думал назвать вас кровопускателем… Есть история про старого Джона Талбота, когда тот подавлял ирландский мятеж. Король Гарри Пятый сказал: «Джон, вы слышали? Вас называют мясником». ИТалбот ответил: «Слышал, сэр, и если б те, кто так говорит, хоть раз сами рубили свиную тушу, они произносили бы это слово с бо́льшим уважением»… Ах, брат. Сегодня у герцога Глостера язык без костей. Сперва я неудачно вас обозвал, теперь завел речь о мятежах.

–Вы ничуть меня не обидели, ваша светлость.

–Однако я сболтнул лишку…– Ричард глянул в сторону дома, где они расположились на неделю; вокнах горел яркий свет.– Я вышел, потому что хотел поговорить с кем-нибудь, кто не напомнит мне ни о доме, ни оШотландии… Понимаете, я тоскую по Анни.

–Естественно, милорд.

–Что естественно? Естественно, что я тоскую по Анни после трех месяцев разлуки? Да, естественно, я тоскую. В том-то, наверное, все и дело, что тоскуешь, когда не можешь к ней прикоснуться? Расставаться с ней… это как уходить на бой, зная, что тебя могут убить, но я если останусь жив, то снова будет она… Вот что я скажу, брат, лучшая персидская шлюха не сравнится с женщиной, по которой тоскуешь.

Чтобы хоть что-нибудь ответить, Дими сказал:

–Вы ее любите, ваше светлость.

–Видимо, я это сказал. Да. Правда. И не просто правда, а истинная правда.– Он скрестил мощные руки на груди, покачал головой.– У меня были забавы… и ребенок-другой от них… но с тех пор – ни разу. Вы же мне не верите, да?

Это было не обвинение, и все равно Дими ответил:

–Разумеется, я вам верю, милорд.

–Анни тоже не поверила бы, поэтому я никогда ей не говорил, но это… это… правда. Я сказал, оно как идти в бой… будь другая, я бы как будто знал, что не могу умереть в бою. Вы поймете: если не можешь погибнуть, а только убиваешь других, пока не устанет рука, это не бой. Просто поденная работа. Думаю, вы это понимаете лучше других.

–Да,– ответил Дими, радуясь, что наконец понял хотя бы отчасти.

–У брата Эдуарда жена, три любовницы и еще отец весть сколько утешительниц на час… так это не война, а шелкоторговля.

–Вы советуете мне жениться, милорд?– сказал Дими, вспоминая миддлгемскую судомойку, думая горько, как у него перехватило дух от слов про итальянскую хирургию.

Ричард с открытым ртом резко повернулся кДимитрию:

–Что?! Нет, нет и нет. Ничего такого я вам не советую – вам присоветуешь, а вы и послушаетесь.

Он отвернулся в темноту,

–Я хотел сказать, что мы с вами оба счастливцы и оба должны быть в силах хранить верность.– Он вновь повернулся кДими.– Песьи зубы, капитан Дука, у вас кровь хлещет.

Димитрий глянул на свою ладонь. Там, где он, сам того не заметив, стиснул в руке клинок, алел глубокий порез.

Олвен тяжело дышала в ноябрьском воздухе, когда Дими въезжал в ворота Миддлгемского замка. Дими оставил ее в конюшне, едва похлопав на прощание, и прошел через двор, почти не видя ничего вокруг. Девушка метнулась прочь с его глаз, судомойка… он забыл ее имя. После его возвращения сСевера она была готова ему угодить, а он не смог. И теперь она вообразила, что, если проболтается, он ее убьет.

Димитрий не помнил, правда ли ей это сказал. Наверное, правда. Он на миг сбился с шага, поняв, что, возможно, говорил со всей искренностью.

В доме стояла непривычная тишина. Тяжелые занавеси на окнах были задернуты, в каминах жарко пылал огонь, в лампах горело ароматическое масло, добавляя воздуху если не свежести, то по крайней мере приятности. Повара ставили на столы подогретое вино и роскошные яства – мясо, запеченное в форме павлинов и слонов, чтобы скрыть тот факт, что это опять солонина. В замке и впрямь было очень уютно. Однако здесь не устраивали псовой охоты.