Наконец зверь рухнул наземь, теперь уже окончательно, и паж смог-таки издать своей победный вопль, который подхватили другие охотники.

Ричард оперся на копье, будто внезапно обессилев, и сказал Димитрию:

–Голова ваша, капитан, если желаете.

Герцог улыбался рассеянно, Тирелл – более определенно.

–Спасибо, ваша светлость.

Дими спешился и вытащил длинный меч. Кромсать пришлось долго, но наконец голова упала и перекатилась на побуревшем снегу. Дими вытер меч, отметив зарубины, которые добрый восточный клинок оставил на шейных позвонках; убрал меч в ножны. Затем поднял уродливый трофей – он весил добрых фунтов тридцать – и забросил на переднюю луку седла. Олвен недовольно заржала.

Ричард сказал:

–Вот это воин! Кто еще согласился бы ехать домой с такой громадиной на коленях?

Все засмеялись и захлопали. Ричард чуть заметно кивнул Дими и сказал гораздо тише:

–Хайре, милес.

«Радуйся, воин»; не столь уж необычное или редкое обращение одного собрата по мистериям к другому. Оба они имели ранг воина, по разным обстоятельствам, но по одной причине – слишком много других дел.

Однако странно было услышать это от герцога именно сейчас, и когда они ехали обратно вМиддлгем, Дими перевел взгляд с головы одного Белого Вепря на другого и вспомнил слова герцогини Сесилии о сыне: она гадала, что у него на уме.

После смерти герцога Кларенса они уехали из Лондона вНоттингем, городок, над которым высился замок на голой скале. У замка была одинокая высокая башня; Ричард сознался, что питает «почти нездоровую» любовь к ее верхней комнате, к виду на крепость, город иШервудский лес, раскинувшийся на двести квадратных миль.

Две недели Ричард выслушивал доклады бейлифов и сборщиков налогов, вершил суд, вешал браконьеров, стреляющих дичь его брата. Был странный, запутанный случай браконьера, которого схватили в зеленом наряде и спером малиновки-робина на шляпе; на шее у него висело на ленте яйцо малиновки. Во всяком случае, лесники сказали, что он браконьер, а сам арестованный молчал.

Ричард объяснил Дими, что вскоре после восшествия Эдуарда на престол некий Робин-Исправь-Всё поднял на севере мятеж.

–Вы, конечно, знаете про Робин Гуда…

–Нет, ваша светлость.

–Нет? Так вот, это дюжий йомен, который объявляется в трудную годину, дабы стрелять из лука в дурных королей-Плантагенетов, пока их добрые родичи в отлучке. Если ему не удается пустить стрелу в нас лично, он вымещает свои обиды на наших оленях.

–Так этот малый мятежник, ваша светлость?

Ричард задумался.

–Исправь-Всё был почтенным джентльменом по фамилии Коньерс, а мой безгранично честолюбивый тесть Уориком нанял его устроить беспорядки. Но, разумеется, они оба мертвы.– Он тронул рукоять кинжала.– А равно Генрих Безмозглый иЛьвиное Сердце. Так что я не знаю, кто этот малый.

Так что они подвергли браконьера допросу, немного его пожгли, а затем порвали на дыбе, но так никаких ответов и не добились.

–Не понимаю,– сказал Ричард, вертя в пальцах голубое яйцо малиновки.– За оленей мы бы его просто повесили. Зачем обычному вору притворяться кем-то бо́льшим?

Он собрался было раздавить пустую скорлупку, но передумал и бережно положил ее на стол. В тот же день они двинулись на север.

Мрачная громада Миддлгемского замка являла собой скопление зданий, выстроенных в те времена, когда замки еще возводились для обороны, но уже с некоторой заботой об удобстве. Два центральных четырехэтажных строения имели почти сто футов в длину и пятьдесят в ширину; вертикальные стены радовали глаз (хотя Грегор и выразил профессиональные сомнения), двускатные свинцовые крыши топорщились фронтонами, черные, как ночь, в сером свете пасмурного дня.

То был срединный оплот Невилльских земель, той их части, на которой женился Ричард. Теперь он жил здесь с женой и сыном.

Когда охотники въезжали в ворота – лошади фыркали, люди кашляли, псы лаяли с неуемной бессмысленной энергией, свойственной собакам и детям,– из внутреннего двора донеслось громкое раскатистое бум и взвился дым.

Димитрий поднял взгляд. Грегор фон Байерн стоял рядом с бронзовым цилиндром, установленным на каменной плите. Из цилиндра шел дым, однако не верилось, что нечто столь маленькое произвело такой грохот. Грегор чертил мелом на доске, тоже производя неожиданно громкий и крайне неприятный звук. Он был в тяжелом плаще, широкополой шляпе и замшевых перчатках. Последнее время Грегор одевался тепло. Дими гадал, многие ли в замке знают, что среди них поселился Ариманов змей. Он уже не удивлялся тому, что может таиться среди людей.

Голову вепря положили на блюдо и трижды торжественно обнесли вкруг высокого сводчатого зала; менестрель с хорошим голосом, скверно подыгрывая себе на лютне, спел стихи о кабаньей охоте из «Гавейна». Кто-то предложил в духе поэмы поднести голову тому, кто оставался в замке, а взамен потребовать то, что он сегодня добыл.

Грегор уставился по водруженный перед ним поднос. «Не лакомая ль снедь?»[51]– подумал Дими. Он попытался вспомнить, кто предложил игру, и гадал, зачем кому-то нужно разоблачать вампиров за ужином.

Грегор медленно встал. С сильнейшим немецким акцентом он изрек:

–Сегодня я проводил Zersprungsdrückprüfungs… ach, das bedeu tet[52] взрывное испытание на сжатие… в модели орудия…

Он извлек из рукава мантии листки с заметками.

Раздались крики: «Чистый выигрыш!» и«А вы чего ждали, поцелуя?» Грегор сел. Дими успокоился.

Вепрь, увы, при всем своем великолепии как зрелища оказался никудышным яством. Жесткое грубое мясо жевалось с трудом, пришлось запивать его большим количеством пива и вина, так что ужин закончили рано и визрядном подпитии.

Дими пошел на конюшню. Месяц проглядывал в разрывы облаков. Джеймс Тирелл обихаживал Паломида, но при появлении Дими кивнул ему и вышел. Конюхи глянули на лошадь Тирелла, на Димитрия и как будто разом вспомнили, что у них есть важные дела где-то еще.

Дими погладил Олвен гриву. Она тихонько заржала. Паломид стоял тихо. Серри вроде бы спала.

–Она вам по сердцу, не правда ли?– Ричард стоял в дверях, держа жестяной фонарь.– Я это понял сразу, как вы ее увидели.

–У меня в детстве была белая кобыла,– ответил Дими.

–Вот как? Счастливый ворон. Я о такой мечтал. У всех великих рыцарей, про которых я читал в исторических книгах, были белые кони. Белые жеребцы, говорилось в книгах, но я даже тогда не был настолько наивен. Боги, как же я хотел снежно-белую лошадь!