Когда настоятель вернулся, то обнаружил, что его маленький друг не спит, а будто дожидается его. Аббат вновь взял поросёнка на руки и чтение продолжилось.

* * *

А утром, после мессы, отец-келарь к своему великому огорчению узнал, что аббат запретил трогать поросёнка, и даже больше – к утрене взял его под свою защиту.

– Ну ничего, – говорил келарь позже с поваром, братом Гийомом. – Вот подрастёт на аббатских харчах, и мы его заколем. Может, по весне, после Великого поста. Так даже лучше, жирок нагуляет, мяском обрастёт, – мечтательно протянул отец Реми.

Повар скептически хмыкнул: не такой человек настоятель, чтобы, взяв кого бы то ни было под защиту, впоследствии отдать его на съедение. Но Гийом, как человек скрытный, мыслей своих не озвучил.

Отец Мартин вскормил своего воспитанника коровьим молоком – сначала из рожка, а потом, когда поросёнок окреп, стал наливать молоко в миску, загущая его накрошенным хлебом. Что это был за зверь! Умный поросенок каждый вечер преданно сидел подле ног аббата и слушал, как тот зачитывал Писание или труды наиболее почитаемых им богословов. А деликатность и чистоплотность этого сына свиньи превосходила все возможные добродетели. Поросёнок быстро научился делать свои дела в отхожем месте и с удовольствием плескался в ванночке, которую ему готовили по приказанию настоятеля раз в неделю.

Что до его преступной матери, то она чудом избежала суда, но – ввиду крайней бедности монастыря святой Агаты – на капитуле было принято решение оставить грешницу до декабря. И пока полуторамесячный Пьер ле Кошон (так назвал его аббат) рылся пятачком в ведёрке с золой, его грузную мать казнили двое конверзов. Визг несчастной донесся и до кельи аббата; поросёнок в тревоге вскинул мордочку, но затем вновь опустил её в золу.

Когда аббат вернулся из трапезной, – а монах нёс за ним угощение для Пьера, – они оба застыли в глубоком потрясении. На полу возле камина темными неровными буквами было написано «In pricipio erat verbum», а рядом стоял задумчивый поросёнок с перепачканным пятачком. Монах с криком уронил миску, и осколки вместе с молоком разлетелись вокруг. Аббат подошёл к Пьеру и, сев на корточки, отчего хрустнули его немолодые колени, спросил:

– Это ты написал?

Несчастный монах упал в обморок после того, как поросёнок согласно закивал головой. Так выяснилось, что Пьер ле Кошон умел понимать речь.

* * *

Аббат дрался за своего воспитанника, аки лев: кто-то из монахов проговорился, и о чудо-поросёнке стало известно за пределами монастырских стен. Глава ордена бенедиктинцев в Париже лично явился в обитель св. Агаты вместе со своими викариями, чтобы разобраться, в чём же дело. Они были глубоко поражены умом Пьера ле Кошона и, подкрепляясь сытными пирогами из его матери, долго решали, что же с ним делать. Но заслуги аббата Мартина и его горячее убеждение, что перед ними не происки Сатаны, а настоящее чудо Господне, постепенно одержали верх над предубеждениями высоких гостей.

– Вы же понимаете, отец Мартин, – сказал глава бенедиктинцев, хмуря густые черные брови, – что это животное ни в коем случае не должно быть допущено в церковь и к таинствам? Пусть на нём нет первородного греха, но не за скотов наш Спаситель принял мучительную казнь.

– Безусловно, отец мой, – смиренно отвечал настоятель.

Пьеру ле Кошону было разрешено оставаться в монастырских стенах, но к мессе или причастию он допущен не был. Отец-келарь, которому пришлось поставить крест на мечтах о колбасе из умного поросёнка, только досадливо поморщился.

* * *

Между тем Пьер ле Кошон продолжал демонстрировать чудеса. Когда ему исполнилось чуть больше полугода, он научился говорить. Голос, правда, у него оказался резок и немного визглив, но дикция отличалась удивительной, почти человеческой четкостью. Обретя речь, он, словно Адам, вкусивший запретный плод, устыдился своей наготы; и по распоряжению настоятеля ему пошили послушническое одеяние. Следующим необычным деянием молодого свина стало прямохождение. Когда он поднялся на задние лапы и сделал пару неуверенных шагов, аббат Мартин даже в ладоши захлопал от удовольствия.

К следующей осени брат Пьер, одетый в серый послушнический хабит, уверенно передвигался по монастырю, выполнял несложную работу и, что самое главное, со страстью предавался учению. Похрустывая желудями, которые специально для него велел собрать аббат, молодой Пьер одну за другой проглатывал тяжелые пергаментные книги, что хранились в сокровищнице монастыря. Настоятель лично руководил его учением; он же научил своего протеже писать, не пользуясь пятачком и золой. Вместо этого Пьер писал, придерживая зубами перо, и делал это довольно резво; лишь в конце ему трудно было присыпать написанное песком, но тут на помощь всегда приходил умиляющийся аббат.

По мере взросления Пьера его покровитель задумался о том, что возможностей обители святой Агаты недостаточно для существа такого масштаба. Преисполнившись смирения, аббат принялся писать письма ректору университета и деканам с просьбой принять на обучение необычного ученика. Расходы брал на себя монастырь святой Агаты. В Париже сначала только посмеялись над подобной просьбой. Ректор, почтенный Готье де Ришмон, даже заявил: «Скоро истекает мой трехмесячный срок ректорства, пусть этим займётся мой преемник». Только вот смех затих, когда за необычного свина попросили епископ Парижский Луи де Бомон и кардинал Карл де Бурбон.

Аббат Мартин вместе с Пьером добился аудиенции и у епископа, и у кардинала, который по случаю находился в Париже. Обоих иерархов поразили умения Пьера ле Кошона, его разумные речи и то, как смиренно он держался. Позже в приватной обстановке легкомысленный кардинал поделился со своими аббатами впечатлениями: «Сей свин есть чудо Господне! И отец Мартин не так уж много просит, почему бы и не позволить такому созданию приобщиться мудрости?» Аббаты как по сигналу тут же принялись восхвалять мудрость самого кардинала, чем немало его порадовали.

* * *

19 октября 1476 года Пьера ле Кошона приняли в ряды школяров факультета «свободных искусств». Для этого он с достоинством выдержал испытание, которое устроили ему преподаватели: они всеми силами стремились определить его самое большее в грамматическую школу, но не допустить появления в университетских стенах. Увы, почтенные мэтры не нашли причин отказать столь необычному ученику, ибо испытание он прошёл достойно и продемонстрировал достаточно глубокие знания. Аббат Мартин сердечно обнял Пьера после завершения испытания.

Для своего воспитанника аббат снял небольшую квартирку на улице Фуар и снабжал его средствами, достаточными, чтобы тот мог полностью посвятить себя науке, не думая о