видений измученной горем матери? Джорджия знала, что вряд ли когда-нибудь узнает ответ на этот вопрос. Это не было темой, на которую ее учительница музыки стала бы разговаривать.

— Как ты считаешь, это глупо с моей стороны держать на столе его фотографию? — неожиданно спросила Викки.

— Нет, конечно же, нет, — сказала Джорджия. — Я думаю, ему бы это понравилось.

Викки как-то странно взглянула на нее и тихо проговорила:

— Я тоже так думаю… Мне так его не хватает.

Лючиано не без успеха овладевал искусством верховой езды. Он уже научился, перейдя на рысь, приподниматься и вновь опускаться в седле, хотя при этом уставал и чувствовал, как начинают болеть мышцы. Дондола была послушной лошадью, а Детридж терпеливым учителем. Хотя, конечно, по меркам Чезаре всё это было сущей ерундой. Юный тальянец скакал на неоседланном Архангеле, и Лючиано был далеко не единственным, кто наблюдал за этим со смесью восхищения и легкого страха. Конюшие всех округов собирались у скаковой дорожки, наблюдая за своими наездниками и взвешивая шансы противников.

Лючиано, закончив свою тренировку, задержался у дорожки, наблюдая за Чезаре, и всё еще оставался там, когда к нему подошла Джорджия.

— Он великолепен, не правда ли? — сказал Лючиано.

— Просто фантастичен, — согласилась Джорджия. — И как отлично он и Архангел понимают друг друга. Кому угодно будет тяжело обойти их.

Чезаре соскочил с лошади и подошел к ним. Он был весь в поту, но радостно улыбался.

— Хочешь попробовать, Джорджия? — спросил он.

Лючиано наблюдал, как теперь уже Джорджия вскочила на рослого коня. Она тоже, вне всяких сомнений, была отличной наездницей. На неоседланной лошади она не рисковала скакать быстрее, чем легким галопом, но посадка у нее была прекрасной да и скорость вполне приличной. Когда Джорджия вновь подъехала к ним, лицо ее сияло от восторга.

— Давай пойдем куда-нибудь и поговорим, — предложил Лючиано.

Они уселись на поросшей травой насыпи, окружавшей скаковую дорожку. За нею виднелись поля, на которых, как сказал им Чезаре, выращивались осенние крокусы. Потом из этих крокусов изготавливался тот самый шафран, которым славилась Ремора. Сейчас поля начинали уже покрываться зеленью пробивающихся ростков, а через пару недель город, по словам Чезаре, будет окружен морем золота и пурпура.

— Ты хочешь провести пробу уже сегодня? — спросил Лючиано.

— По-моему, это единственный способ выяснить, получится ли что-нибудь из «перемещения» Фалько, — ответила Джорджия. — Кое-какие приготовления я уже сделала.

— Это ведь может кончиться для тебя большими неприятностями, не так ли? Я имею в виду, если кто-нибудь обнаружит его в твоей комнате.

— Я знаю, — ответила Джорджия. — Только я не могу придумать ничего другого. А ты?

Лючиано покачал головой.

— Я просто не могу представить, как Фалько сможет приспособиться к жизни мальчика двадцать первого века.

— Мне кажется, ты сумел прекрасно приспособиться к жизни шестнадцатого, — спокойно заметила Джорджия.

Немного помолчав, Лючиано проговорил:

— Можно задать тебе один вопрос?

Джорджия кивнула.

— Ты по-прежнему берешь уроки музыки у… ну, у моей мамы?

— Да, — ответила Д жорджия. — Сегодня только была у нее.

— И… она когда-нибудь говорит с тобой обо мне?

— Обычно нет. Но сегодня говорила.

Несколько мгновений Лючиано молчал, схватившись руками за голову.

— Можем мы поступить так с семьей Фалько? — спросил он затем. — Я имею в виду, что у меня не было выбора, но он то спокойно собирается покинуть отца, сестру, братьев. Как это отразится на них? И на нем самом? Ты знаешь, что я несколько раз возвращался, чтобы хоть увидеть родителей. Это по-настоящему тяжело.

— Я знаю, — ответила Джорджия. — Не думаю, что я на его месте решилась бы пойти на такое. Но он — необычная личность. И он хочет этого.

* * *

Фалько казалось, что оставшиеся до наступления ночи часы растянулись до бесконечности. Он ожидал, что Лючиано и Джорджия придут перед самыми сумерками. Возбуждение мешало ему сесть и почитать что-нибудь. В конце концов он добрел до конюшен, где его встретил Нелло, удивленный и несколько встревоженный визитом юного принца.

Оказавшись рядом с лошадьми, Фалько почувствовал себя спокойнее. Его заветной мечтой было получить возможность снова скакать верхом, а не тащиться никчемным пассажиром в карете. За это он с готовностью отдал бы всё на свете.

Фалько ковылял между стойлами, поглаживая лошадей и заговаривая с каждой из них. Он всё еще знал их по именам — Фьордилиджи, Амато, Карамелла — и они помнили его и приветственно ржали, когда он проходил мимо.

— А что там за лошадь? — спросил Фалько, вглядываясь в темное стойло, где виднелся незнакомый ему силуэт покрытой попоной лошадки.

— О, просто новая кобылка, которую мы объезжаем для вашего отца, — нервно ответил Нелло, стараясь отвести Фалько подальше от стойла. — Я бы не подходил к ней. Очень уж норовистая.

Фалько позволил конюху проводить его обратно на залитый солнцем двор, но, уходя, он услышал, как странная кобылка тихонько заржала — так жалобно, что звук этот надолго врезался в память мальчика.

* * *

В округе Львицы слепой мануш поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то очень далекому.

— Что случилось? — спросила Рафаэлла.

— Что-то неладное творится в этом городе, — сказал Аурелио. — Это уже выходит за рамки обычных перед Скачками подкупов и сделок. Если кто-то забрал zhou volou у Овна, значит, этот кто-то пытается украсть их счастье. И Богиня рассержена.

— Что она сделает? — спросила Рафаэлла.

Аурелио обратил свои темные незрячие глаза в ее сторону.

— Поживем, увидим, — ответил он. — Только для того, кто ворует счастье, это обернется большой бедой.

* * *

Приближалось время, назначенное для пробного перемещения Фалько. Он уже дал знать прислуге, что его друзья останутся во дворце на ночь. Для них приготовили соседние с покоями Фалько комнаты, и все трое поужинали в семейной трапезной. Зал был намного меньше, чем тот, в котором когда-то праздновались именины Гаэтано, но всё же достаточно велик для того, чтобы вызвать у Джорджии чувство