границ», «Всемирная продовольственная программа», «Аль-Харамайн», «Каритас», «Католическая служба помощи» и т. п. Все как в Кигали, пока там была ООН.

Нам надо было заехать в местную штаб-квартиру ООН за удостоверениями личности работников МТБЮ. И вот там-то я поняла, что МТБЮ пока не так эффективен, как хотелось бы. Во-первых, мы даже не смогли попасть в офис МТБЮ – охрана не пропускала никого без документов. Мы пытались объяснить, что как раз и пришли за этими самыми документами. Охраннику наше объяснение не понравилось, и мы попробовали другой подход:

– Мы вместе с Блеримом.

Ноль реакции. Похоже, охранник вообще не знал, кто такой Блерим. Это было хуже, чем быть задержанными иорданскими миротворцами у ворот объекта Овчара. Не знаю, как могла разрешиться эта ситуация, если бы не случайно проходивший мимо сотрудник МТБЮ. Он узнал нас и впустил. Охранник отреагировал невозмутимо:

– Проходите, – и махнул в сторону рамки металлоискателя.

Следующий час мы провели в холодном конференц-зале, заполняя бумаги. Наш полевой координатор ирландец Имонн Смит объяснил нам, чем мы будем заниматься в течение следующих нескольких дней (искать места для проживания в Призрене и проходить курс по минной безопасности) и вручил информационный пакет. Да, информационный пакет. Это вдохновило меня записать тогда в своем дневнике: «Все кажется более организованным, чем в предыдущих миссиях, но на деле просто стало больше бюрократии, и нам по-прежнему ничего не говорят об объектах». В подтверждение моих мыслей Хосе Пабло, главный антрополог МТБЮ, пришел в конференц-зал спустя несколько часов и заявил, что и сам ничего не знает и нам нужно просто ждать инструкций, которые поступят через пару дней. А пока нас отвезут в Призрен, город на юго-западе страны, где мы теперь будем жить.

Блерим вез нас мимо Косова Поля, заброшенного аэропорта и городка Малишево. Кое-где разрушенные дома в Малишево начали восстанавливать. Во многих зданиях, несмотря на то что они были все в копоти от пожаров, жили люди, и на каждом почерневшем от сажи балконе верхнего этажа белела спутниковая тарелка. На обочине дороги лежали сваленные в кучу овечьи шкуры, придорожное кладбище Освободительной армии Косово (ОАК) было украшено яркими венками и флагами, на поле было множество свежих могил, огородные грядки кто-то заботливо укрыл полиэтиленом, по спуску к городу Ораховац были разбиты виноградники.

В Ораховаце Блерим остановил машину перед высокими воротами и посигналил. Охранник открыл ворота, и мы припарковались перед приземистым прямоугольным зданием – это был морг МТБЮ. Я с удивлением обошла вокруг него, сравнивая с импровизированными моргами из предыдущих миссий. Внутри отремонтированного здания расположилась приемная, комната, где родственникам выдавали одежду для опознания, комнаты для хранения вещдоков, несколько ванных комнат, рентген-кабинет с освинцованными стенами, там было электричество и вода, а также – получите и распишитесь – столы для вскрытий со встроенными раковинами и вытяжные шкафы. Я была в шоке. Я понимала, что мои коллеги не смогут этого оценить: во‐первых, никто из них не был патологоанатомом или антропологом, которому предстояло работать с этим оборудованием, а во‐вторых, они не могли знать, как сильно все это отличается от палатки в Руанде или боснийского морга без окон, света и воды образца 1996 года. Затем я задумалась, какое применение может иметь такое специализированное здание после ухода МТБЮ, поскольку это последняя миссия в Косово? Смогут ли морг использовать местные судебно-медицинские группы, если будут созданы комиссии по поиску пропавших без вести, как это произошло в Боснии?

В Боснии поиском пропавших занималась Ева Клоновски, антрополог из Польши, с которой я познакомилась в 1996 году в морге в Калесии. В 1997 году она попросила меня и Бекки Сондерс провести от лица «Врачей за права человека» серию семинаров о методах эксгумации по всей Боснии и Герцеговине для сотрудников правоохранительных органов. Затем уже Международная комиссия по делам пропавших без вести обратилась к «Врачам за права человека» с просьбой оценить потребности в оборудовании для только что созданных местных групп судмедэкспертов. Мы вместе с Евой провели исследование, опросили персонал моргов, судебных и больничных патологоанатомов, и по результатам нашего отчета комиссия выделила этим группам финансирование на сумму в 250 тысяч долларов. Ева всегда находила время и возможности помочь боснийским группам судмедэкспертов. Для нее это было делом чести. Но мы только начинали работать в Косово, и я решила, что пока правильнее не задавать вопросов.

Блерим усадил нас обратно в машину, и мы продолжили путь в Призрен. К этому времени мы хотели либо есть, либо пи́сать, но увы: тот участок дороги, по которому мы ехали, был настолько разрушен войной, что, несмотря на все усилия Блерима, машина ползла как черепаха. Водители перед нами тоже еле двигались, то и дело попадая в выбоины. Чем ближе мы подъезжали к Призрену, тем хуже становилась дорога: машины, лошади, телеги и фургоны едва плелись. В воздухе висела пыль, из-за чего яркие неоновые вывески придорожных забегаловок казались выцветшими. Имонн говорил, что Призрен – это самый красивый город Косово. Я знала, что нужно подождать до утра, чтобы проверить это утверждение.

Нас заселили в гостиницу «Призрены». Я снова делила номер с Жюстин. В комнате было холодно, сетки на кроватях провисали, но это было намного лучше, чем остаться на улице под начавшимся дождем. Кроме того, в кранах была вода – и горячая тоже! – а электричество работало без перебоев. Я с благодарностью улеглась в постель, укрывшись тонким одеялом цвета лосося, согревающие свойства которого были весьма сомнительными – его в куче мест прожгли сигаретами. Перед сном я записала в дневнике пару мыслей: неужели теперь к группе судмедэкспертов стали относиться как к сотрудникам ООН – то есть примерно как к трудным детям, которых гоняют с места на место, – или мне просто показалось.

При свете дня Призрен действительно оказался очаровательным городком, украшенным протекавшей через него и заключенной в оправу из скал рекой. Старый город располагался на другом берегу, туда вели древние каменные пешеходные мосты. Увы, оценить его красоту не удалось – нам пришлось на время вернуться в штаб-квартиру ООН в Приштине, чтобы встретиться с Нэнси Барретт, координатором Транскультурной психосоциальной организации (ТПО). TПO представляла собой команду из местных и иностранных врачей, студентов-медиков и психологов, которые собирали прижизненные данные для использования при идентификации тел. Они делали свою работу до нас и собирались продолжить ее после запуска нашей миссии. Барретт обещала, что они будут поддерживать семьи жертв, живущие возле мест массовых захоронений, а также будут поддерживать нас. Я не знала, имела ли она в виду психосоциальную