Деньги с маминых банковских счетов теперь лежат на моих; их достаточно, чтобы я могла не думать о работе – или о жизни – по крайней мере какое-то время. Я смотрю на фотографию Роберта, все еще висящую на стене рядом с моим ноутбуком. Думаю о фразе Чарли: «У тебя есть вопросы, у тебя есть ответы». С тех пор я с ним не разговаривала, не желая, чтобы он злился на меня. Потому что каждое утро я сажусь за этот стол и притворяюсь, будто исследую жизнь Роберта, его смерть. Я притворяюсь, будто завтра поеду в деревню, чтобы снова попытаться дозвониться до Гордона Кэмерона. Притворяюсь, будто не рада, что никто больше не пытается меня напугать – если вообще пытался. Притворяюсь, будто все еще верю в возможность как-то подтвердить, что Роберт был убит и что мама была права насчет нас, насчет меня. Притворяюсь, будто все еще хочу знать. Потому что, если я не буду этого делать, чувство вины нахлынет снова, как цунами.

Когда спустя несколько часов Чарли и его собака Бонни проходят мимо «черного дома», это кажется неким знамением. Я снова смотрю на фотографию Роберта, стоящего на лугу; сложенные на груди руки, стоический хмурый взгляд.

– Знаю, – говорю я, вставая из-за стола. – Мне нужно попросить прощения.

Бросаю взгляд на вешалку в прихожей. И мне нужно задать ему последний вопрос.

Снаружи царит спокойная погода, на острове тихо; я даже не слышу знакомых звуков раскопок. На короткой прогулке от Ардхрейка до Большого пляжа я никого не вижу. Даже Особняк Лэрда выглядит безлюдным. Поднявшись на холм над Прекрасным Местом, я останавливаюсь. За ночь трава на лугу окуталась покрывалом из коротких, густых цветов. Насколько хватает глаз, они розовые, пурпурные и желтые. Махир Уилла. На солнце цветы становятся ярче, озерца – ослепительнее. Кролики скачут и резвятся по склонам. Теплый западный ветерок пахнет морем, он щекочет мою кожу. После дождя, холода и темноты это просто волшебно. Я вспоминаю, как лежала в постели, пока мама читала мне книгу про хоббитов и Шир. Еще один момент, которым можно жить…

Я пересекаю луг и поднимаюсь на обрыв. Дюны такие же белые и глубокие, как и раньше; к тому времени, когда я пробираюсь вдоль берега достаточно далеко, чтобы привлечь внимание Чарли, я уже настолько выдыхаюсь, что с трудом могу вымолвить хоть слово.

Увидев меня, он несколько секунд стоит неподвижно, а потом коротко взмахивает рукой. Чем ближе я подхожу к берегу, тем легче становится путь. Один раз я бросаю взгляд вверх, на длинный мыс Роэнесс, и, хотя знаю, что высматриваю одинокий силуэт, который наблюдал за нами с Уиллом, все равно поражаюсь, когда снова вижу его на краю высокого утеса. Он наблюдает. Я вздрагиваю от внезапной вспышки, затем еще от одной. Он не просто наблюдает. Он смотрит в бинокль.

Дрожь, пробегающая между лопаток, мимолетна, но ее достаточно, чтобы испортить мне настроение и напомнить о тех прогулках после наступления темноты.

– Это опять Сонни, – сообщает Чарли, пожимая плечами и улыбаясь, но улыбка не достигает его глаз. В одной руке он держит длинную удочку, а в другой – коробку с наживкой. – Он любит знать, что к чему.

– Может, мне стоит попробовать поговорить с ним? – спрашиваю я, прежде чем вспомнить, что я здесь, чтобы загладить свою вину.

– Это как биться головой о стену. – Чарли фыркает. – Сонни не любит гостей. И разговоров.

Мокрая и запыхавшаяся Бонни подбегает ко мне, прижимается головой к моей ноге и облизывает мне пальцы.

– Она будет ластиться к тебе только до тех пор, пока не поймет, что ты не можешь предложить ей ничего вкусного, – хмыкает Чарли. – Мы собирались на Лох-Ду, но весна наступила слишком резко. Бонни была на седьмом небе от счастья, когда увидела столько кроликов.

– Как ты, Чарли?

Он щурится от солнечного света.

– Нормально. А ты?

– Прости за тот день в коттедже Айлы, – говорю я, понимая, что неловкость между нами не исчезнет. – Когда я спросила тебя о том, кто поехал на фестиваль виски. Ты имел полное право разозлиться.

Маклауд качает головой и смотрит на горизонт.

– Я злился в основном на себя. Это я все заварил. – Он смотрит на меня. – Но это ты настропалила меня. Я не должен был устраивать встречу у Айлы. Я забочусь о ней, она через многое прошла. Я просто вел себя как глупый старик, у которого слишком много свободного времени. Я должен научиться не обращать внимания на все это. Просто расслабиться и наслаждаться жизнью.

– Не думаю, что когда-нибудь научусь этому, – говорю я. Бриз охлаждает мои потные виски, пока я смотрю на волны. – Не думаю, что когда-либо я была счастлива. Даже когда была ребенком, я смотрела, как другие дети играют, смеются, и думала: «Почему ты радуешься? Когда-нибудь твои родители умрут. Когда-нибудь умрешь и ты». Я всегда боялась пораниться, заболеть или остаться в одиночестве, поскольку знала, что это случится. Что это всегда происходит. Все знают, что это всегда происходит, но каким-то образом могут заставить себя забыть об этом. Они могут выбрать жизнь в моменте, а не на протяжении всей жизни. А я не знаю, смогу ли так.

Я умолкаю, потрясенная. Захлопываю рот с такой силой, что прикусываю язык.

– «Но удовольствие – мгновенно: сорви цветок – и непременно он упадает, увядает…»[32] – цитирует Чарли.

– Что это?

– «Тэм О’Шентер». Робби Бернс. – Чарли проводит пальцем под носом. – Вот был человек, который умел наслаждаться жизнью… Немного чересчур. – Он лезет в карман, достает свою потертую фляжку и протягивает ее мне. – Слышал, ты ужинала в Биг-Хузе?

– Обедала, – поправляю я, испытывая облегчение не только от того, что Маклауд снова предложил свой ужасный ром, но и от того, что он сменил тему разговора.

Старик смотрит на меня.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть счастливой, Мэгги.

Я думаю о его бывшей жене. О его снах про Гробовую дорогу. О легкомысленном парне, который любил смеяться и научил Уилла плавать в Лох-Ду.

– И нет ничего плохого в том, чтобы бояться. Иногда счастье может сделать тебя глупым. Или слепым. – Он протягивает руку, чтобы похлопать меня по тыльной стороне кисти, причем достаточно неловко, чтобы я поняла, что он не привык это делать. Его глаза темнеют. – Будь счастливой. Только не позволяй этому увлечь тебя.

Чарли смотрит на горизонт, и мне интересно, о чем – о ком – он думает. Потом старик вздыхает и резко свистит Бонни.

Прежде чем